Ника Созонова - Грань

Дома я едва дополз до кровати и сразу же погрузился в болезненный сон. В нем я уже совершенно не властвовал над собой и предавался самой разнузданной и кровавой мерзости, какую только могло выдумать и подсунуть мне подсознание.

Проснувшись, почувствовал себя очень странно — почти хорошо. Что-то страшное во мне, поселившееся за левым глазом, нашептывало, уговаривало, убеждало, что наяву будет гораздо круче, ярче и полнее, чем в снах, от которых продолжало грохотать сердце и на лбу не просохла испарина.

Упорно приходил на память Скун: его понимающая усмешка, его слова о том, что в каждом обитает чудовище, Кромешный Хозяин, спящий до поры до времени.

Если мои приступы не есть признаки пробуждающегося Хозяина, то что это?..

9.

Никогда не считал себя высоконравственной личностью, но, как и у всех, внутри у меня имелась вживленная с детства — а то и с рождения — иерархия ценностей, четкая градация добра и зла. Отчасти совпадающая с общепринятыми стандартами морали, отчасти своя собственная. В этой самодельной иерархии убийство, да еще зверское, на которое толкало меня растущее безумие, было самым низким поступком из всех возможных. Совершив его, я не только пойду против социума, но уничтожу, в первую очередь, самого себя. Поэтому я решил бороться. В конце концов, я немало лет имел дело с сумасшедшими, странствуя у них внутри, и потому должен справиться. Должен справиться, черт возьми…

Я позвонил шефу и объявил, что беру так усиленно навязываемый мне отпуск. Затем забаррикадировался в квартире, прибив изнутри навесной замок и забросив ключ на антресоли. Смысл этого поступка сам толком не понимал — запереть и заморить голодом своего монстра? Исключить все источники соблазна?..

Трое суток просидел взаперти, не отвечая на телефонные звонки, подъедая остатки круп и ощущая себя полным кретином. Внутри было тихо — ни признака чужого присутствия или некрасивых желаний. Когда кончились сигареты, не выдержал — отрыл ключ и выполз на лестничную клетку. Тут меня пробрал абсурд ситуации, и я расхохотался, тычась лицом в стену. Смех мало чем отличался от истерических рыданий…

Поход до магазина прошел гладко, если не считать того, что изжеванная нервная система заставляла то и дело всхлипывать и подкашивались ослабевшие от голода ноги. Я даже позволил себе самонадеянно подумать, что справился, одолел. Хотя в глубине души подозревал, что радуюсь рано и поселившееся внутри безумие просто затаилось перед очередным прыжком.

Но иллюзия исцеления была столь приятной, что я заглушал голос интуиции.

Очередной выплеск случился через пять дней. К тому временя я настолько осмелел, что позволил себе не только поход в магазин, но и небольшую прогулку.

Спровоцировал опять ребенок. В книжном магазине, куда меня зачем-то занесли ноги, рассерженная тучная дама устроила разнос продавщице, тряся перед ее лицом сборником комиксов, где отсутствовали несколько страниц. Рядом стоял на редкость несимпатичный мальчишка лет семи. Пуча капризные губы и переступая с ноги на ногу, он гнусаво тянул: 'Мам, ну двинули, а? Слышь, двинули…'

В этот раз атака была слабее. Меня не толкали к немедленному действию — видимо, у внутреннего монстра хватало разума понять: убей я мальчишку прямо здесь, меня схватят и (предварительно покопавшись в мозгах) подвергнут ликвидации. Быть ликвидированным монстр не хотел. В этом я был с ним солидарен, поэтому мы удалились из магазина, скрежеща зубами от ненависти, с красной пеленой в зрачках, но без мучительной борьбы друг с другом, по крайней мере.

Зато и не отпускало меня гораздо дольше. Около суток провел в багровом полубреду, с прилежанием истинного ученого отмечая все новые и все более 'интересные' симптомы.

Мимо зеркала в прихожей я проходил теперь на цыпочках, отворачиваясь, а зубы чистил, зажмурившись: был уверен, что вместо лица обнаружу оскаленную морду того, кто во мне обитает. И, взглянув ненароком в хищные вертикальные зрачки, не смогу уже ему сопротивляться, словно загипнотизированный удавом кролик.

Я трясся от каждого шороха, от звука шагов на лестнице, от громких голосов за стеной у соседей. Был уверен, что прохожие, видевшие меня на улице и в книжном магазине, догадались о моем состоянии и донесли куда следует. Ждал, что с минуты на минуту меня посетят и вежливо пригласят в Особый отдел — но уже не как профессионала-'ведущего', - уложат на кушеточку, ласково усыпят, и кто-то из моих коллег войдет в мой мозг и увидит ЭТО.

Потом полегчало. Правда, только днем: по ночам приходили все те же сны, погружавшие меня в кровавые наслаждения все глубже и безоглядней.

10.

На волне передышки вдруг вспомнил, что собирался отыскать Артура.

Его присутствие рядом, его совет, даже просто негромкий насмешливый голос — требовались позарез. Кто как не Турище сможет мне помочь вылезти из моей психопатологии?..

В телефонном справочнике отыскал все психушки нашего города. Их оказалось пять. Позвонил в каждую, называясь своим именем, сообщая должность — мад из Особого отдела, и мотивацию звонка: выяснились важные подробности дела, с которым работал пациент клиники, Артур Осмолов. Срочно необходима личная встреча c ним — речь идет о жизни и смерти: о предотвращении опасного преступления, чреватого жертвами.

Мой напор и властные нотки в голосе возымели действие: в четвертой по счету психушке писк девушки в справочном сменился баском завотделения, который, задав пяток дополнительных вопросов и выяснив, что я действительно мад — а не родственник или случайный прохожий, милостиво бросил:

— Приходите. От пятнадцати и до двадцати. Но очень сомневаюсь, что вы сумеете добыть нужные вам сведения.

'А это, милок, не твоя забота', - мысленно отпарировал я и понесся — благо на часах была половина третьего — в ближайший продуктовый.

Там, замерев у прилавка, понял, что не знаю, какие гостинцы следует покупать. Забыл, напрочь забыл за последние два месяца, что именно любит жевать, пить и курить мой Турище. (Даже забыл, курит ли он вообще.) После долгих раздумий взял первое попавшееся: пяток апельсинов, клюквенный сок и сигареты покрепче.

В крайнем случае заберу назад — если он все это терпеть не может…

В психбольнице я был впервые, но увиденное меня ничуть не тронуло и не удивило: я практически не смотрел по сторонам.

Целенаправленно отыскал палату Тура (там обитало еще не менее пятнадцати теней в линялых пижамах) и его койку — в самом дальнем и темном углу.

Тур изменился. Мой добрый друг поправился в полтора раза и опух — впрочем, стройностью он никогда не отличался и комплексов по поводу внешности сроду не имел. Гораздо тягостнее было встретиться с его глазами.