Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда

— Не плачь, пожалуйста. Мне плохо, когда ты плачешь.

Теперь ее волосы пахнут порохом, а у слез горьковатый привкус крови. Пистолет запутался в простыне, тело на полу. Прикрыть бы, а то еще Коннован испугается.

— Рубеус, пожалуйста, если можно, я хочу убедиться, что он умер. Мне нужно, — взгляд прямой, серьезный. — Пожалуйста.

Поднять ее на руки — легкая и беспомощная, словно тряпичная кукла, мгновенный укол страха — а вдруг это навсегда.

— Пройдет. Он сказал, что это ненадолго, просто, чтобы не сопротивлялась. Сейчас не сопротивлялась, — уточняет Коннован, и тут же появляется желание всадить еще несколько пуль в лежащий на полу труп, так, на всякий случай.

Она смотрит долго, запоминая каждую деталь, и Рубеус вместе с ней. Лица почти не осталось, обломки кости, куски чего-то серого, слипшиеся волосы, нелепо вывернутая рука.

Одновременно приходит понимание грядущих проблем. Марек не простит. В лучшем случае выдвинет цену, наказывая за дерзость. Если наказание ограничится замком, или должностью, или его, Рубеуса, жизнью, то он готов, но… некстати вспомнилось предупреждение Карла: Диктатор умеет находить слабые места.

Марек потребует Коннован. Охота, поединок или как здесь, пуля в затылок, и заведомо безнадежный бой в попытке отстоять ее, да и свою тоже, жизнь. До чего все сложно и вместе с тем неимоверно просто.

— Знаешь, а мне все еще страшно… вдруг он жив? Вот сейчас глаза откроет и все.

Парализованные пальцы чуть дрогнули, наверное, действие лекарства ослабевает.

— Не откроет, обещаю.

— Верю. Ты только не уходи больше, хорошо? Хотя бы пока я такая… скоро пройдет, правда?

— Правда. — Поцеловать раскрытую ладошку, провести пальцем по хитросплетению линий, сжать запястье, нащупывая пульс… в этих действиях никакого смысла, кроме того, что он успел вернуться вовремя. На щеке пятно, а слезы высохли, и в раненый выстрелом сумрак комнаты вплетается едва различимый шепот.

— Я тоже тебя люблю, Хранитель.

Смешная шутка. Хранитель — тот, кто хранит. Что ж, сегодня он сохранил ее, но потерял все остальное. Выбор сделан и на этот раз правильный, значит, осталось коснуться губами волос, улыбнуться и соврать:

— В таком случае теперь точно все будет хорошо…

Фома

В последние несколько дней он чувствовал себя намного лучше. Настолько лучше, что мог самостоятельно встать и даже пробовал ходить по лаборатории, правда, дойти получалось лишь до стены — три шага, а потом снова до кровати — еще три, но эти шесть шагов поселили сумасшедшую надежду на выживание. Ремиссия — это сказал Карл, а Фома не стал спрашивать, что стоит за этим неприятным на слух словом. Жесткое, колючее, как смерзшийся снег.

Главное, что сегодня ему легче, настолько легче, что получается писать сидя, и пальцы почти слушаются, во всяком случае буквы выходят крупными и ровными.

«Все никак не могу выбросить мысли о суде и судьях. Есть люди, которые судят себя, а есть те, что судят других людей, не потому, что поставлены выше, а по собственному желанию и стремлению. Я не знаю, сколь прав буду, сказав, что для первых нет страшнее муки, чем судить, тогда как для вторых — быть судимыми. Я сам завис где-то посредине, поскольку в равной мере боюсь оказаться как на месте судьи, так и на месте подсудимого».

Дверь в лабораторию хлопнула неприлично громко, и Фома, вздрогнув от неожиданности, выпустил ручку, которая тут же укатилась куда-то под кровать. А Дэка вместо того, чтобы поздороваться, во весь голос завопил:

— Ты должен сказать ему! Он обещал! — Дэка вцепился в простыню обеими руками, по лицу градом катились слезы. — Он обещал научить меня драться! А теперь вниз, в деревню… это мамка все виновата!

— Успокойся и расскажи, что случилось.

— Карл сказал, чтобы все собирались и немедленно. Что он всех вниз спустит. В деревню. — Слова перемежались со всхлипами, Дэка постепенно успокаивался. — Что это временно. Только он врет, я точно знаю, я вижу, когда врут.

Дверь снова хлопнула, раздраженно, резко, и Дэка спешно заговорил дальше:

— Я не хочу в деревню и крестьянином, я буду воином и князем.

— Тогда наберись мужества принимать обстоятельства такими, каковы есть. — Карл смотрел сверху вниз, но разговаривал с Дэкой как с равным, и слезы моментально исчезли. — В данный момент ты ведешь себя не как князь, а как сопливый мальчишка, который при малейшей неприятности прячется за юбкой матери.

— И-извините.

— В данном случае извинения не уместны. У тебя было полчаса на то, чтобы собрать необходимые вещи. Десять минут ты потратил на жалобы и игру в прятки, и вместо того, чтобы заниматься делом. Твоя мать вынуждена была бегать за тобой. Поэтому извинения просить будешь у нее.

— Да, Карл. Я понял, — Дэка рукавом вытер нос. — Но ты же обещал…

Карл опустился на колени, так, чтобы глаза были на одном уровне, сказал:

— Если у меня получится выжить, то я исполню обещание. А если не получиться… выберешь себе другого учителя, только с умом выбирай и думай, чему хочешь научиться. И еще, у Кхитара будет копия одной книги, очень интересной книги, еще одну дам тебе, станешь старше — прочти обязательно.

— Обещаю. Карл… а ты тоже хороший.

И Дэка, вихрем сорвавшись с места, выбежал из лаборатории.

— Хороший… тоже мне, нашли фею… — Карл поднялся с пола, чересчур уж раздраженно отряхнул колени и сказал. — С этим разобрались. Теперь, что касается тебя, Фома. Спускать тебя вниз смысла нет, без капсулы и лекарств и двух дней не протянешь.

— А здесь?

— А здесь скоро будет жарко. Точнее, «здесь» скоро перестанет существовать. И ты вместе с ним, равно как и я, если останусь. Черт, больше двух тысяч лет прожил, а умирать все равно обидно. — Карл подошел к шкафчику и нарочито медленно принялся переставлять на стол запаянные колбы. — И дом терять тоже обидно, только-только привыкать начал. Мы вообще тяжело к чему-то привыкаем.

Выбрав одну с полупрозрачным содержимым цвета жидкого золота, он осторожно срезал когтем верхушку.

— Если объединимся, то шанс появится, хоть призрачный, но все-таки… Хельмсдорф крепче, да и Ветер признал Рубеуса, меня восточный так не слушается… новое поколение, мы приказывать привыкли, они разговаривают. Не понимаю.

Тонкая игла втягивала вязкую жидкость, заполняя прозрачное брюхо шприца золотом.

— Поэтому придется там стоять. Следовательно, Саммуш-ун скорее всего обречен. Ты извини, что так вышло, я надеялся их развести, удержать… хотя бы пару месяцев, чтобы нормально подготовиться. А он взял и прострелил голову. Не могу судить, сам бы с удовольствием, да Марек разозлиться.

Фома не понимал, о чем речь, но в медленных выверенных движениях Карла чудилась угроза.