Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда

На этом кресле не сидят — лежат, не в силах пошевелиться. А в голове шум, поначалу слабый, он нарастает, стремительно, бурно, заполоняя каждый клочок пространства. Голоса, голоса, голоса… сотни, тысячи, миллионы… шепот, говор, крик, все сливается, не разобрать ни слов, ни даже языка, только ненависть.

Господи, сколько же там ненависти. Первый удар ее оглушает, разрывая и выворачивая сознание, второй добивает то, что осталось, а третьего он просто не выдержит. Снять корону и как можно скорее, пока не сгорел в чужой ненависти.

Ждать. Терпеть. Слушать. Пальцами цепляться за скользкие от пота и крови подлокотники кресла, снова и снова запускать останавливающееся сердце и усилием воли проталкивать в легкие воздух.

Разделять голоса… образы… мысли… почему столько черноты, хотя бы каплю света… Джулла… хоть кто-нибудь, чтобы вытащить его из этого потока.

Дышать. Тот же бой, он выдержит, он сумеет, он… не справится, снова не справится, ненависти слишком много… и его собственная тоже там, в этом черно-живом клубке, среди голосов, требующих…

…пусть сдохнет, стерва… приворожила… отняла… отобрала… а говорил, что любит… он любит, верю, это все она, стервозина… Господи, если ты есть, пусть она сдохнет…

… и сегодня же… да, непременно сегодня, а то расскажет, выдаст, опозорит… а если узнает кто? Да нет, не узнают, мы ж тайком… камнем по голове и в чертову яму… Господи, только бы получилось…

… не получилось… рыжий, гад, сдал, точно он, больше некому… стукач чертов, заточку в горло и с концами… разбираться станут, опасно… тогда несчастный случай… из новеньких кого подписать, за полбуханки хлеба, дело-то плевое… ненавижу стукачей…

… и его тоже, Господи, избавь от постылого, не могу больше… ты же сам видишь, что не могу, устала, а ведь в женихах ходил добрый да ласковый… теперь и не глядит в мою сторону, а время-то идет…неужто доживать без любви-то? И бабою не забалуешь, вмиг донесут, а у вдовы житье вольное, сама себе хозяйка… прости, Господи, за грех мой, но не могу больше…

… и меньше тоже… раза в два меньше, а то и в три, отчего это одним сразу и все, а другие всю жизнь горбатится вынуждены? Видите ли у меня земля родит лучше, так что, раз лучше, значит давать меньше надо? Да пусть бы с мое погорбатились, чем чужое считать… а все старостин сын, связался с пришлым, теперече вона… ненавижу… чтоб он…

… умер…не понятно… лежит, лежит и не шевелится… умер… завтра закопают в землю и все? А дальше? Мама говорит, что в небе ангелы, но я не видел. Ворона есть, ангелов нету… и если закапывают в землю, то как он оттуда в небо попадет? Не понимаю. Но хорошо, что он лежит и не шевелится, он злой, и дрался, а теперь я заберу его нож и буду играть, а он пусть лежит под землей… но ведь получается, что если он умер, то и я тоже? И мама? И закопают? Я не хочу под землю, не хочу, не хочу… мама говорит, что Боженька забирает тех, кого любит? Не хочу, чтобы ты меня забрал! Я тебя ненавижу!

Детский крик разрывает пелену всеобщего шепота, и вместо того, чтобы захлебнуться, Вальрик приходит в себя… он тоже ненавидит, их всех и сразу… зачем они живут, заполоняя мир ядом… больно слушать… больно жить с этой тяжестью, содрать чертову корону и… нет. Ответить. Ударом на удар, как учили, болью за боль… ненавистью на ненависть.

Синий свет послушным потоком взрезал черноту. Правильно, вот так, больше и ярче. Всем ответить. Каждому по желаниям его.

Справедливо. Только больно очень, и свет отдается в висках эхом удара, пожирает сознание. Темнота. Покой.

Коннован

Знакомый коридор, свет и застывшее время. Иду вперед, хотя не слишком понимаю, куда и зачем. Просто иду, лямки рюкзака натирают плечо, а рубашка прилипает к вспотевшей спине. К дьяволу все, нужно вернуться и… и что? Мешать? Отвлекать, как сказал Карл. Разумом я понимаю, что он прав, только от этого легче не становится.

— Эй… Тора! Ты где?!

Не слишком рассчитываю на ответ, но она отзывается:

— Я здесь. Хорошо, что ты пришла. Нужно помочь, пойдем.

Идем, она спешит и я тоже ускоряю шаг, почти бежим, странно, Тора маленькая, а у меня все равно не получается догнать ее.

В этом зале вместо потолка живая ночь. Раненая темнота клубится, медленно спускаясь вниз, капли черного воска плавят стены, и отравленный вонью паленой пластмассы дым смешивается с воздухом.

— Он сумел ответить, — Тора смотрит вверх с растерянностью и страхом, честно говоря, и мне самой очень сильно не по себе. Кажется, здесь не так спокойно, как предполагал Карл.

— Те, кто приходил прежде, выключались, я думала и он тоже выключится, а он ответил. Правда, только раз, но если еще… я не могу подняться, больно очень. Барьера больше нету, и я все слышу. Я не хочу это слышать. Не хочу! — Тора кричит, зажимая уши руками. — Тебе нужно туда, ты не слышишь, ты сумеешь подняться… скажи, чтобы перестал!

Тора плачет. Темно-красные слезы, темно-красные дорожки на щеках, темно-красные струйки, вытекающие сквозь пальцы.

— Туда, лестница… вверх… я больше не могу… а ты… ты главное не слушай.

Подниматься? В кипящую разъяренную ночь? Скинуть рюкзак, ножны тоже к чертям собачьим, клинок в руку и вперед, точнее вверх по узким ступенькам, подвешенным на стальные тросы. Лестница змеей обвивает полый цилиндр, вероятно, когда-то служивший шахтой лифта. Лифт бы не помешал, очень уж быстро сползает по стенам чернота. Не успеваю. Даже если бежать, не успеваю. Ночь накрывает с головой, вязкая, плотная, уже не воздух, но еще и не вода, нечто среднее. Забивает нос и горло, пробираясь в легкие. Дышу. И глаза постепенно привыкают к темноте. Не так все и плохо… если не вслушиваться.

Шепот, шепот, шепот… наглый, липкий, отвратительный… главное, не слушать, не поддаваться, закрыть уши… сосредоточиться. Считать ступеньки… одна, две… пять… двадцать три… двадцать семь.

Лестница заканчивается и куда дальше? Впереди в клубящемся облаке слабо мерцают белые огни. С трудом нащупываю дорогу. Узкая тропа ограниченная двумя стальными канатами вместо перил. Знакомо… а шепот становится громче, превращаясь в сплошной гул.

Я иду, считая шаги, как считала ступени. Огни все ближе. И в какой-то момент ночь отступает, от резкой смены освещения ненадолго слепну.

Площадка в четыре квадратных метра. Темнота снаружи, точно сдерживаемая невидимым барьером. Низкое кресло и человек. То ли спит, то ли сознание потерял, то ли умер… нет, кажется, дышит, кожа теплая и на запястье прощупывается пульс. Лицо в крови, из носа, из ушей, из-под серо-стального обруча на голове, в центре которого синим пламенем полыхает звезда.

Тора просила помочь, сказать, чтобы человек перестал, но как сказать, если он не слышит. Нужно снять эту чертову корону, чем бы она ни была на самом деле. Но стоило прикоснуться к обручу, как скользкие от крови пальцы перехватили руку.