Мария Чернокрылая - Эта безумная, безумная семья

— Мальчик… Волчонок… Волк! Листья, у нас волчонок! В нашем роду волчонок…

И он выглядел таким счастливым, что я даже мысленно не удивилась и не съязвила формулировке "у нас". Потому что неожиданно на душе стало так тепло, так щемяще нежно, что я сама почувствовала — у нас появился волчонок… В этот мир вошла новая жизнь, и роженицы только-только начинают колдовать его грядущую судьбу. А пока что новорожденный кричал, с плачем празднуя новое рождение, и я просто радовалась, просто улыбалась, прижимаясь к боку Серого. Это было… настоящее волшебство…

Когда мы вдвоем (Ворон захотел остаться с племянником хотя бы на неделю, тем более, что он теперь за него отвечает) возвращались на ту поляну, куда нас перекинули, Сергей тихо спросил, не выпуская меня из своих объятий:

— Теперь поняла, зачем ты была нужна "нам там"?

Я кивнула, по-прежнему улыбаясь. В голове крутилось столько мыслей, что они невольно путались, сталкиваясь друг с другом и переплетаясь, как два клубка, которых гоняет маленький котенок. Только что пережитые впечатления смешивались с воспоминаниями о том дне, когда в нашем доме впервые закричала Дашка, а они в свою очередь возвращали меня буквально на два часа назад, когда меня посетили те мысли о своем ребенке. Получалась сущая каша, но улыбаться она совершенно не мешала, и настроение тоже не портилось. Весь мир казался таким удивительным, словно это не маленький волчонок родился сегодня, а я родилась заново. Странное такое чувство… Его сложно передать, очень сложно. А ведь когда родилась Дашка, я такого не чувствовала даже близка. Хотя, что я тогда могла понять? Сама была ребенком. Или, все-таки, это сейчас было все по-другому?..

Неожиданно Волк остановился и повернул меня к себе, серьезно заглядывая в глаза и заставляя мои мысли немного разбежаться. Положив руки мне на плечи, Сергей тихо прошептал:

— Я тебя люблю. И я тебя никогда не оставлю, и всегда догоню, куда бы ты не вздумала убежать. Потому что я вижу, что ты тоже любишь меня. И моя жизнь без тебя — не более чем существование во имя долга перед Стаей. Ты моя жизнь…

Час — разобраться в себе, пока еще тихо.

Собачья вахта, холодно, скоро рассвет.

В детстве в лесу рассвет пах земляникой.

Теперь пахнет водкой, и разницы в принципе нет.

Час — будто ночь, одиночество старит год за три.

Сколько бы битв не кипело в твоей голове,

Здесь каждый сам за себя, только выживет вряд ли.

Дай мне надежду, будь на моей стороне.

Ты слышишь, будь на моей стороне,

Не надо приказов, я просто прошу.

Знаешь, у меня никого больше нет,

Я знаю вкус лжи, но сейчас я не лгу.

Даже когда на губах твоих кровь,

Даже когда я не прав,

Даже когда я веду безнадежный заведомо бой,

Даже когда ты не видишь ни целей, ни прав,

Даже когда не останется сил,

И я упаду в крови и грязи

Ты слышишь, будь на моей стороне

Всегда. Потому что я так просил.

Знаю, что скоро утро взорвется рассветом.

И это будет последний мирный рассвет.

Здравствуй, дружок, ты хотел быть поэтом?

Что же, прошу к амбразуре — теперь ты поэт.

Были артерии трас и оазисы станций,

Все, что увидеть успел, запиши и пора.

Мирно живут только те, кому не за что драться.

Ты стал слишком взрослым и понял, что это война

Ты слышишь, с грохотом падает небо

На плечи мои — мне долго не простоять

Ты помнишь, ты же верил в поэтов,

Один я не воин, но вместе нас уже рать

Ты знаешь, мои баррикады всегда пустовали,

Поэтому мне и не снятся лица друзей,

Ты веришь мне? Меня столько раз убивали.

Ни в чем не клянись, просто будь на моей стороне… [12]

Она вошла в зал, как выходит королева к гостям, словно сделала большое одолжение и совершенно не опоздала, это другие пришли раньше. Светлые волосы были идеально уложены, ни одна прядка не выбивалась из шикарной волны. Черный костюм, одетый в качестве траура, элегантно облегал фигуру, скромно подчеркивая высокую грудь и соблазнительные бедра, а ноги казались еще длиннее, чем на самом деле, за счет высоких каблуков и прямого покроя брюк. Легкий, не вызывающий макияж подчеркивал строгость стиля, но глаза были скрыты за толстыми стеклами черных очков — якобы для того, чтобы скрывать следы усталости и недавних слез. А, быть может, это было сделано исключительно ради журналистов. Идеал современной женщины сквозил в каждой ее черте, в каждой движении, которое начиналось от носков туфель и заканчивалось изящным маникюром на длинных ногтях. Ей оглядывались вслед мужчины, которым не могли запретить любоваться ею даже верзилы-телохранители, на нее с завистью смотрели другие женщины, ею восхищались. И лишь одна я желала собственноручно удушить ее.

Ее звали Стэлла Шпак. Хотя, какая она, к Митиной бабушке, Стэлла? Как доложили мне достоверные источники (читай — Варга), звали эту… даму никак иначе, как Александра. В девичестве — Лукьянова Александра Марковна. В возрасте восемнадцати лет, едва закончив школу, Сашка поехала за своей старшей сестрой в Москву, желая поступить в престижный ВУЗ. Увы, умом не вышла. Вместе с сестрой и ее тогда еще будущим мужем, она прожила где-то с год, устроилась в какой-то элитный клуб (на какую должность — мне не уточняли), а после успешно вышла замуж за какого-то бизнесмена. Господин Шпак нашел Александру достаточно глупой и красивой, чтобы она стала ему идеальной супругой — в дела не лезет, конкуренты завидуют симпатичной мордашке женушки, а главное, ей хватает ума, чтобы не заводить любовников открыто. Один минус — ребенка родить она ему не смогла. И тут подвернулся удачный случай… А дальнейшую историю о ее племяннике вы уже знаете.

Это все рассказал нам с Сергеем Варга за день до суда. Так же сатир важно вручил мне текст, который я должна была заучить, и от которого мне не при каких обстоятельствах отклоняться было нельзя. Смешно было все это читать. Оказывается, в Варге погиб великий писатель — такую речь накатать! Но, как бы там ни было, пришлось учить. Хорошо еще, Волк мне помог, иначе бы не успела.

И вот, начался суд. Я, наконец, воочию увидела Стэллу. Как уже говорилось, выглядела она идеально. Интересно, это только мне мерещилась самодовольная улыбка в наглом взгляде голубых глаз (она все-таки сняла очки, когда уселась на свое место)? Как бы там ни было, но "крокодил" точно был уверен в себе, как никогда. И от его взглядов мерещилось, что половина зала глядит на меня сочувственно, а вторая — осуждающе. Неприятное чувство, право слово.

— Встать, суд идет, — торжественно прокатилось по залу, и мне пришлось отвлечься от кровожадного созерцания Стэллы с ее прихвостнем.

А дальше… было много слов. Очень много.