Мария Капшина - Идущая

— Она жива, — покачал головой Раир. — Она ведьма, я узнал бы, случись с ней что.

— Возродившаяся обретёт невиданное могущество, гласят пророчества. Святой Тхэам [подвижник и аскет конца XХIII века, родом из Кадара] говорил, что нельзя будет противиться мощи этой, "ибо странна будет и не такова, как бывшее прежде, и неясно будет, как противостоять ей". У Реаны твоей, мой принц, одна лишь возможность не погибнуть. Она жива до сей поры лишь если сама она — Реда. Если для неё это не одержимость, но другое рождение.

— Хочешь сказать, она либо мертва, либо Реда? — вскинулся Раир.

— Да, мой принц. Поразмыслив, ты и сам придешь к тому же.

Раир не хотел размышлять на эту тему. Он увлечённо разыгрывал принца крови, вернувшегося в родные пенаты, показывался народу, устраивал праздники для простых людей и для двора, дарил благословения и благосклонные улыбки направо и налево, на публичных судах разбирал грошовые дела всех желающих, общался с Мастерами, учёными, поэтами и прочей богемой — словом, предвыборная кампания неслась на всех парах. Попутно знакомился с изменениями в текущим состоянием экономики, упрочивал торговые связи с Зангой и подготавливал почву для возможного союза с Арнакией. Принц намеревался возродить Империю, и пока за другого претендента на выполнение этой славной миссии стояли, помимо Кадара, Арна и Дазаран, дело обещало быть не из легких. И то, что зерно, которое должно разрушить союз Кадара с Дазараном, уже было заронено Раиром, не слишком облегчало задачу.

Так завершилась последняя луна зимы — вторая после Порога Полуночи, и первая луна весны вступила в свои права параллельно с лаолийским принцем.

— Мой принц, ты позволишь мне не вполне этикетное замечание?

— Странный вопрос, во имя Хофо! — наклонил голову Раир, дописывая фразу и откладывая пергамент, осторожно придавив углы чернильницей и книгами, чтобы лист, свернувшись, не смазал невысохший текст. — К чему здесь разговоры об этикете, учитель!

— Именно об этом я и желал бы поговорить, мой принц. О том, что придает подлинную завершённость благородству благородного человека. Об этикете, о той роли, которую нам назначено исполнять волею Вечных. Ты слишком долго странствовал, мой принц. И сюда, в Торен, вернулся, да простят меня Вечные, в большей мере Ведоирре, как прозвали тебя арнские простолюдины, нежели Раир Лаолийский, принц крови и наследник престола.

— Начало интригует…

— Пока ты странствовал, мой принц, ты принуждён был скрывать свое происхождение, дабы не вводить в излишний соблазн людей с нечистыми помыслами. И видит Тиарсе, справедливо было отказаться от некоторых привилегий и прав, приличных тебе. Ты согласился жить жизнию простых людей, сумел отринуть удобства и утончённость дворцовой жизни, дабы исполнить свой долг согласно обычаю. Но ныне, когда ты возвратился под родной кров, где вскоре королевский венец будет возложен на твое чело, в святом по сути своей небрежении к земным благам и условностям нет более необходимости.

— Проще говоря, бродя по Центральной равнине, я обзавелся хамскими повадками? — усмехнулся Раир.

— Ты сказал, мой принц, — церемонно склонился Занота. — Да простит меня Белая, но ты слишком много времени принужден был провести следи грубых, простых людей, далёких от искусства и всего прекрасного. Пойми меня верно, я и в мыслях не имею поставить под сомнение твоё благородство, но утонченное мастерство придворного общения следует оттачивать постоянно, как и владение оружием. Если же забросить одно из этих искусств на долгое время, навыки теряются, мой принц.

— Чем дальше, тем больше мне кажется, — с некоторой тоскливостью сказал Раир, — что этикет — совершенная нелепость даже внешне!

— Нет, мой принц. Каждый жест, каждое слово, предписанные этикетом, каждая церемониальная мелочь несут свой смысл. Церемонии расставляют всё по местам, вносят гармонию в наш бедный мир. Человек призван упорядочивать хаос, в противном же случае дикость и бессмысленность возьмут верх. Вечные заповедали нам порядок, который мы, грешные, и храним по мере сил наших. Простой человек не поймет философских выкладок, но он впитает их неосознанно, узрев в церемонии, в ярком и образном воплощении. Но ведь и мы, образованные люди, не в силах охватить мир своим несовершенным разумом. Мы ищем в мире знак, символ, который поможет нам, направит, укажет путь. И Вечные дают нам такие знаки, хвала им и почет. Ведь сама речь наша — собрание знаков, как и мысли.

— И потому речь должна быть не менее регламентирована, чем поступки?

— Не только поэтому, мой принц. Речь есть отражение мысли. Форма, в которую мы отливаем свои размышления. Если форма нехороша, то и мысль окажется никуда не годной. Форма без содержания лишена дыхания Наамы, безжизненна, но содержание без формы не может существовать. Долг благородного человека — охранять форму во всем. От мыслей, до жестов и слов. Иначе мир скатится в первобытный пепел, и Верго поглотит всё.

— Значит, такие люди, как, например, Ликт, приближают гибель нашего мира?

— Отнюдь, мой принц. Твой дурно воспитанный друг может поступать наперекор правилам, но у него нет силы разрушать обычай. Он сам вскормлен этим обычаем и не представляет жизни иной. Даже поступая вопреки установленному, он помнит установления, и лишь потому не теряет направления. Такие бунтовщики не страшны, как не страшны для равновесия мира восстания простонародья. Они напротив сходны с очистительным огнем: разрушая прежнее, они возвращают мир к истокам. Страшны другие. Те, что нарушают заветы не оттого, что Килре толкает их на поступки наперекор, а оттого, что попросту не думают о них. Им нет дела до правил, они создают собственные. Есть люди, что не замечают границ, оскорбляя Кеила, сносят двери, не уважают чужих владений, поступают по-своему всегда, не помнят традиций, не почитают Вечных, пренебрегая ритуалом. Люди, которые ни во что не ставят ни знатность и благородство, ни доброе имя и богатство, ни этикет и обычаи. Они — подлинные разрушители, ибо враг их — любой порядок, любое устоявшееся бытие. Человек, способный отказать герцогу, но не гнушающийся нашада, не выказывающий почтения императорам, но с рабом держащийся, словно с равным, — вот подлинное несчастье. Люди такие страшны тем, что не всегда возможно отличить их: они не станут нарушать все порядки, как это делают бунтари, вдохновленные Килре, бунтующие назло. Если порядок им не мешает, они способны молчать и не выделяться ничем, но как только что-то потревожит их покой, они проснутся, и никакие уже воззвания к совести не переубедят их. И тогда они делаются способны разрушить мир.

— Ты говоришь о Реане? — хмуро спросил Раир.