Мария Капшина - О верности крыс

— Вправе даже получить на них ответы, — заверил тот, придерживая коня, чтобы ехать с Ортаром рядом. — Разумеется, в пределах неразглашения военной тайны.

"Смертнику можно доверить что угодно. Это что, намёк на то, что я выживу?" — подумал Ортар, но спрашивать вслух не стал.

— С военными тайнами я пока обожду, — сделал одолжение Ортар. — Меня интересуют более шкурные вопросы. Например, будут ли меня убивать, и если да — то как скоро.

Хриссэ расхохотался, заставив своего коня недовольно дёрнуть ушами.

— При некоторых обстоятельствах, возможно, и будут убивать. Но мне как гостеприимному хозяину этого не хочется.

— Поскольку работа дознавателя нравится вам больше? — спросил Ортар.

— Не без того! — снова рассмеялся ол Каехо. Ортар понял это так, что внятного ответа, куда и зачем его везут, ему не светит. Сделать пока ничего было нельзя, и потому он расслабился — насколько это было возможно, при мысли, что твоего отряда больше нет. Мысль была оглушающей и странной, и не очень ясно было, что с ней дальше делать. Какой же ты командир, если сам выжил, когда никого из твоих не осталось? И хватит ли самоуверенности набирать новый отряд, так бездарно погубив первый?

Конь неловко переступил на камне, и толчок остро отдался в разбитой голове наёмника.

Если вообще будет — что-то; если Ортар из Эгзаана выберется из этого ррагэи Джаршада живым. Если герцогу покажется забавным поместить наёмника в комнате с ветхими стенами или непрочной дверью, наёмника это ничуть не огорчит. Посмотрим, что будет дальше. Пока же полуденная жара спала, вечер густел на улицах, и поднялся свежий ветер, что с особенной благодарностью отметил раскроенный лоб Ортара. Всё по порядку. Оценить ситуацию, сбежать, выбираться обратно, в дело, снова с нуля — это всё потом. Пока же не думать и не чувствовать, только ощущать — ветер на лице, запах хлеба из чьего-то двора, тёплый вечер вокруг и неспешный шаг коня. Была бы жизнь — а смысл найдётся.

В Джаршаде, занятом с начала войны, имперцы успели окопаться прочно. Ол Каехо обитал в чьём-то небольшом, но надёжно укреплённом доме, и комнат с ветхими стенами или непрочными дверьми в этом доме не имелось. К вящему огорчению Ортара. Комнат там было пять, не считая подвала и помещений для слуг, которые увеличивали это число до десятка. Наёмника пустили бродить свободно, и сначала он этому удивился, но удивление быстро прошло. Заблудиться или спрятаться в доме было невозможно, все окна выходили исключительно во внутренний дворик, оба выхода из дома охранялись очень надёжно, а внутри он был населён, помимо ол Каехо, молчаливыми слугами; светловолосыми, а следовательно привезёнными с собой из Империи. Стоило наёмнику приблизиться к лестнице на крышу или к воротам, рядом вырастал кто-нибудь мрачный, чтобы следовать по пятам бледной тенью, демонстративно не понимая кадарского. Где-то снаружи шла война, в подвале ол Каехо добывал из кого-то информацию, а в свободное от работы время вёл с Ортаром застольные беседы о пыточной методике, последовательно обращаясь к нему "нок Эгзаан" и на "вы". Ортар не знал, уцелел ли кто из его отряда, удачно ли складывается война для Кадара… К тому же, не видел способа сбежать. Отчего молча бесился. Хотя, бесспорно, обращались с ним лучше, чем можно было бы ожидать, да и собеседник из ол Каехо был неплохой. Хотя и специфический.

— Я действительно люблю вести дознание, — говорил он. — На свете очень много людей, и все разные. Я слышал, как один философ доказывал, что на дыбе все люди одинаковы. Будь это правдой, в пытке и дознании не было бы ничего увлекательного. Но, к счастью, это наглая клевета на человечество. Одинаковыми люди становятся только тогда, когда людей в них уже убили, а осталось только тупое зверьё. Когда сломались. Сломать можно почти каждого… но гнуть и менять интересней. Правильное дознание, нок Эгзаан, это не только и не столько пытки, сколько умение находить "самое" для каждого человека и уметь на этом сыграть. Играть можно грубо, тупо ломиться напролом. Физическая боль, например, действует практически на всех. Кого-то не испугает боль сама по себе, но испугает увечье или уродство. К тому же, многие считают физические пытки очень унизительными. Но это как удар кузнечным молотом: им можно только плющить, ни для какой более тонкой работы он не годится. Не говоря уж о том, что такая пытка — профанация высокого искусства. Потому что настоящее дознание — это подлинное искусство, куда более изящное, чем знание болевых точек или умение снять кожу так, чтобы человек остался жив ещё долго. Настоящее дознание — это искусство понимать людей и применять это понимание на практике. К тому же, боль зачастую — вовсе не самое страшное в пытке. Илирцы полагают, что душу — или "тьё", как они говорят, убивают унижение и беспомощность.

— А вы полагаете иначе, — полувопросом сказал Ортар.

Хриссэ хмыкнул и добавил вина себе и барону.

— Я не считаю, что унижение может быть извне. Унизить нельзя, можно только унизиться.

— Эта поза хороша в теории, в застольной беседе, — возразил Ортар. — Боюсь, на дыбе она может оказаться несостоятельной… Вам смешно?

Серый герцог послушно перестал смеяться и протянул ему бокал, весело щурясь.

— Ваше здоровье, нок Эгзаан! И чтобы все достойные люди попадали в плен на застолье, а не на дыбу…

Ортар пригубил, недовольно хмурясь.

— Вы не ответили на вопрос.

— Разве? — равнодушно переспросил ол Каехо. — Я разве не сказал: боль не имеет значения. Внешнее не имеет значения. И внешнее не может быть унижением, пока человек не унизился сам.

— Сказали. А я говорю, что эта теория не выдержит проверки практикой.

Ол Каехо пожал плечами и как-то подозрительно усмехнулся.

— Что ж, если вы настаиваете…

Он неспешно встал из-за стола и неспешно стянул рубашку. Ортар смотрел на этот спектакль в лёгком ступоре, пока не разглядел, что скрывала рубашка, — и ступор резко потяжелел. Судя по торсу, здоровьем Наама Серого герцога не обделила. Не бычьим, скорее змеиным. А потом над этим торсом поработали люди. Огнём и железом. Ортар с усилием оторвал глаза от страшного сморщенного шрама у ключицы и перевёл взгляд на лицо ол Каехо. Тот смотрел чуть насмешливо, успев уже взять в левую руку бокал с вином.

— А помимо прочего в Занге, знаете ли, полагают, — ол Каехо всё с той же неспешностью повернулся спиной, по которой змеиным выползнем скользнул бесцветный хвост волос, — полагают, будто бы ничто так не унижает дворянина, как публичная порка. Хуже всего, что была ранняя весна, вёсны в Северной Занге стылые и дождливые, а из одежды мне оставили только ремни на запястьях. Висеть голым посреди тюремного двора — это, знаете ли, довольно холодно.