Мария Капшина - О верности крыс

"Он развалил армию и почти уничтожил Империю. Он был трус, никчёмность, подлец. Рад ты его смерти?" — "Да, хал тирге, да!"

Ошта яростно рванул повод, спрыгнул, швырнул его конюху, пропечатал следы через тренировочное поле, боковую дверь, лестницу — в свою комнату; умылся, переоделся… С отстранённым удивлением отметил, что переоделся в верховой, а не домашний, костюм. "Что ты делаешь, старый осёл? Ты это не всерьёз!" Так же недоверчиво следил, как молча выходит, сам седлает Ветерана, выводит его из садовой двери, скачет на северо-запад, через Глинянку к Красным воротам, к загородному имению ол Истаилле, где ждала родов Её Величество…

"Ненавижу!" — билось в виске. Почему-то только в одном, левом.

"Ненавижу! Нактирр! Не может из дурного семени вырасти добрый плод! Разве может?"

Город обдал его запахом дёгтя, человеческого и конского пота, тины, вспыхнул портовым шумом и остался позади. Новый тракт на Нори-ол-Те звонко дрожал под копытами сквозь намытую осенними ливнями грязь. В Империи давно не чинили никаких дорог, кроме этой, в храм Нори-ол-Те и Белый двор, загородный дом ол Истаилле.

"Всё равно этому ребёнку не жить. Не здесь убьют, так в Рикола. Не сегодня, так завтра. А если ты, старый осёл, сунешься, твоя лучшая ученица тебя на ремни порежет".

Ошта вдруг обнаружил, как ноют у него битые рёбра и вывернутая лодыжка.

Загнил род ол Истаилле, не выйдет из него ничего путного.

Мелькнула шильда на последнем повороте, теперь уже только старый сосновый лесок скрывал усадьбу. Ошта сжал колени — Ветеран рванулся вперёд, не дожидаясь шенкеля. Фехтовальщик знал, что собирается делать. В Рикола у наследника и вдовы есть хоть какой-то шанс.

Вылетев из сосняка, Ошта от досады потерял целую секунду прежде, чем остановить Ветерана. Тот оскорбился и недовольно потянул повод обратно: с каких это пор мы стоим и ждём, когда можно скакать?

Впереди из-за стены Белого двора стлался тонкий дым, сносимый ветром в противоположную от Ошты сторону. Не пожар, а обычный костёр, хоть и большой. У ворот виднелись три мундира имперской гвардии — охрана. Гвардейцы держались лениво, даже вальяжно, и Ошта несколько успокоился. По мере того, как он подъезжал ближе, спокойствие таяло. Одна створка ворот была открыта, и в неё виднелась часть двора, полного гвардейцами. Ни одного приятеля Ошта там не заметил, сплошь первая сотня, куда брали за лояльность нка-Лантонцу, а не императору. В глубине двора, на боковых ступеньках, полускрытых углом левады, лежала женщина, судя по одежде — служанка. Судя по неудобной позе — мёртвая. Ошта придержал коня, жалея о мысли подъехать ближе. Один из гвардейцев сплюнул ореховую шелуху и окликнул его:

— Чего высматриваешь?

— Так, мимо проезжал, — сказал Ошта, кляня себя за неосторожность. — Думал, знакомых из третьей сотни повидать, новости узнать. Как Её Величество себя чувствует, пора ли пить за наследника.

Гвардеец прожевал ещё горсть орехов, сплюнул шелуху в его сторону.

— Плохо роды прошли, — ухмыльнулся он. — Умерла Её Величество, и ребёнок мёртвым родился. Осиротела Империя, можно сказать.

Ошта покачал головой.

— Несчастье какое, — сказал он. Фраза прозвучала нелепо и неестественно, чуть ли не в тон словам гвардейца. — А из третьей сегодня никого нет? Зря сворачивал, выходит.

— Вот и вали отсюда, выходит, — лениво порекомендовал гвардеец.

Ошта последовал рекомендации, стараясь только не поднять коня в галоп раньше времени. И надеясь, что гвардеец до того не успеет сообразить, что свидетели сейчас доблестной гвардии решительно ни к чему. Шагов на сто пятьдесят он отъехал, когда позади послышалась ёмкая ругань в адрес ленивого любителя орехов. Видимо, начальство выглянуло. И заорало во всю лужёную глотку:

— А ну стой!

На окрик Ошта отреагировал хорошим шенкелем и пригнулся, когда конь рванул к повороту. Стрелять сзади не стали, оценив, видимо, расстояние, встречный ветер и галоп Ветерана.

— Кто? — буркнул за дверью Ритой.

— Ол Туавер.

Садовая дверь, помедлив, скрипнула, показала дважды сломанный красный нос садовника ол Тонро.

— Хозяин дома? — спросил Ошта, входя.

— Дома-то он дома, — ответил Ритой, затворил за гостем дверь и пошёл по дорожке между кроваво-яркими астрами. — С обеда.

Ошта молчал, повыше поднимая сумку, чтоб не цеплять цветы.

— Там он, — махнул Ритой. — В погребе.

— Спасибо.

Из погреба разило пьянью. Ошта, пригибая голову, рукой придерживал сумку на плече и на ощупь, в сумку носом, спускался вниз, задевая локтем сырую шершавую стену. Уткнувшись в масляно-жёлтое пятно света на стене и полу, лестница резко вильнула и вывела в просторное помещение с низким потолком на толстых столбах. От столба к столбу тянулись полки с бутылями, вдоль стены — бочки.

В сумке что-то завозилось, недовольно поскуливая. Ошта качнул сумку и пошёл между рядами в противоположный от входа угол, где был пресс. Звуки, доносившиеся оттуда, явственно, хоть и глуховато, изобличали присутствие разумной жизни. Ошта обогнул столб и остановился. Итхае неспешно допил, поставил бутыль рядом с собой, на пресс, и внятно, но безадресно озвучил общеизвестный маршрут.

— Итхае, мне нужна твоя помощь.

— Рад, что тебя выпустили. Хочешь в гражданской войне поучаствовать? — сказал тот, беря другую бутыль и вышибая пробку.

Ошта снял сумку с плеча. Сумка зашевелилась и закричала: обиженно, требовательно. Оба мужчины обернулись на неё: Ошта — устало, Итхае — оторопело.

— Эт-то что?

— Его высочество Таннирр ол Истаилле, — сказал Ошта, развязывая сумку. — Я затем и пришёл. Императрица умерла… родами, а ребёнка надо переправить в Рикола.

Итхае встал с пресса и подошёл ближе. Ребёнок орал. Ошта, одной рукой держа ребёнка под мышкой, другой отыскал под курткой мятый свёрток, который передал сотнику.

— Запись об имянаречении.

Итхае повертел пакет, не развязывая шнурок.

— А как же мертворожденный ребёнок у мёртвой императрицы? Как ты вообще туда прошёл через эти лбы из первой сотни? И как ты вынес этого? Я уж не говорю о бумагах.

Ошта положил ребёнка на раскрытую сумку и выпрямился, глядя вниз, на него, а не на Итхае.

— Я мимо проезжал, увидел, что там сплошь первая сотня и решил проехать мимо. На обратной дороге на обочине женщину какую-то заметил, чуть живую. Ближе подъехал — признал кормилицу из Белого двора. С ребёнком. Она как-то сумела ребёнка подменить, и наследника вынесла, выдав за своего. А имянаречение на тот момент провести ещё не успели. Нарекал ребёнка один клирик из Нори-ол-Те, мой знакомый, болтать не будет. Я хотел ребёнка там и спрятать, в храме, но они отказались: опасно. Имянаречение провели… Да что ж ты орёшь, твоё высочество?!