Хаген Альварсон - Девятый Замок

…Мы чуть отошли, и Эрвальд прошептал в отчаянии:

— Снорри, ты что, трусишь со мной драться?

— А ты что, трусишь драться с Эльри? Уж будь уверен, он-то мне не откажет! Или не уважаешь древние обычаи, Эрвальд Двадцать Гульденов?

Сын Эрпа опешил.

— Какие двадцать гульденов?..

Понятно…

Чтоб ты сдохла в канаве, старая ничтожная дура!

— Не важно. Я не стану с тобой биться. Потому, главным образом, что Митрун это придётся не по нраву. Но, впрочем, никому не скажу о нашем разговоре, и тебе лучше бы это оценить!

— Но что же мне делать, Снорри? Я же люблю её!

Гм… А я — нет, не люблю. Играюсь. Так, что ли?..

— Трудно тут что-то сказать. А знаешь, сходи в Одхоф, спроси совета у Фундина Пасечника. Люди говорят о нем, будто он мудрый, и мне не кажется, что это неправда. Мне он помогал, когда не стало отца.

— Хм… Разумным кажется этот совет. Снорри, ты… это… ну, словом, извини…

— Да ладно. Заходи как-нибудь на пиво.

Он зашагал по дороге на юг. Потом остановился и бросил через плечо:

— Я буду молиться всем богам, Снорри, чтобы она была с тобою счастлива.

Ох как не понравился мне его голос! Таким голосом говорит тот, кто идёт на смерть. Тот, кто не даст за свою жизнь и ломаного эйрира.

Тем более — за слёзы близких.

Когда он скрылся за поворотом, я вздохнул и направился всё-таки к трактиру. И смрад чёрной грязи монет стал сильнее.

Дорога у "Под дубом" была перекрыта. Суетились рабочие, скрипели телеги, слышались крики старшего мастера и Этера. Трактир облепили как муравьи. Замеряли, пилили, строгали. Восстановление корчмы шло полным ходом. Этер Хольд не терял времени.

— Несколько дней торговать не смогу, — сказал трактирщик, — но наш славный гость вчера покрыл убыток сторицей!

— Кстати, как он там? — спросил я. — Тут такой грохот!

— Понятия не имею, — отвечал Этер. — Я его предупредил, что пару дней будет шумно!

Тут от заднего двора тронулась телега: Гербольд Скавен покидал наш гостеприимный городок.

— Хэй, торговец! — окликнул его Этер. — Ты забрал тела своих людей?

— Нет!

— А что нам с ними делать? Как их похоронить?

— Не знаю. Делайте с ними что хотите! — отвечал тот.

Этер безразлично пожал плечами:

— Хэй, Трор! Выбрось-ка тех семерых героев собакам! Что ценного у них найдёшь — оставь, так уж и быть, себе.

У меня мурашки побежали по коже. На затылке зашевелились волосы.

— Ну, Снорри, что смотришь? — усмехнулся Этер. — У меня собаки третий день голодные, а тут мяско само приползло…

Тьфу на тебя, подумал я, но ничего не сказал и пошёл прочь.

Следующие три дня не случилось ничего такого, о чём следует говорить. Норгард жил своей жизнью. Трактир был закрыт, и я не сочувствовал его единственному постояльцу. Если он, конечно, был там. Сам же я ничего не делал, только сидел в саду под яблоней и курил. Перед глазами словно стояла тень, и руки сами опускались. Наверное, скверное пиво получилось бы у меня в эти дни. Тревога грызла, будто червь. Это было похоже на дурной, тягостный сон, от которого никак не пробудиться.

Временами в наших краях случались небывалые вещи, о которых потом долго ещё говорили. Но те времена давно минули. Если теперь и случалось что-то подобное, это можно было понять. Или не верить. Или объяснить просто. Или сказать — мол, приснилось, привиделось. Это ведь куда проще, чем…

Чем смотреть в ту бездну, что открылась нам в трактире.

Конечно, Корд приедет и всё расскажет, всё объяснит… как выгодно ему. Я знаю его не долго, но понял, что его не просто так прозвали Лис. Да и не было сил сидеть и ждать.

Кроме того, я очень люблю совать нос в чужую бочку.

Эльри куда-то запропастился. Делами артели занимался Борин Хакарсон. Куда делся Эльри — он не знал.

— Впрочем, я слыхал, он вечером отплыл на тот берег, в Вестферд, — добавил Борин. — И пусть меня тролли задерут, коль я знаю, зачем!

Отчего-то я совсем не удивился.

Также куда-то исчезли трое Лофьескор. И вот их-то никто не видел ни на этом берегу, ни на том. Было бы любопытно перемолвиться с ними. Хоть будет о чем поведать потомкам долгой зимней ночью за кружкой глинтвейна. Я думаю, что старшая скоге не отказалась бы говорить со мной, хоть и туманной была бы её речь.

С Этером Хольдом было бы глупо советоваться. Речь шла не о выгоде.

С Митрун я увиделся мельком. Она напомнила, что скоро надо ехать в Аскенхольм к её родичам. И те двести гульденов засчитаны как мунд, хоть я и передал их без должного обряда. Лицо у неё было как деревянная маска, глаза смотрели мимо. Блеск мертвого стекла показался на миг из-под ресниц. Я испугался и лишь кивнул. А потом она отошла, и было поздно догонять, спрашивать, утешать, объяснять…

На второй день зашёл Эрвальд. На вид он был весел, даже как-то чересчур. Такое веселье наступает, когда увидел что-то страшное.

— Был ты у Фундина? — спросил я.

— Ага.

— И что он сказал?

— Спросил меня, стану ли я сражаться с Эльри, если ты позовёшь его на помощь. Я сказал, что, мол, стану, вызов-то брошен. А он ответил, что раз такое дело, то любовь эта скоро пройдёт. И… знаешь, я такое увидел, что… Словом, удачи тебе с Митрун. Тебе удача пригодится!

От удивления я рот раскрыл и так стоял. Потом спросил:

— Что же случилось? Расскажи, прошу! Будет не честно, если умолчишь!

— Гм… Это Фундин мне показал… Словом, насколько я понял, всё вышло так…

Митрун подошла к девушке, что набирала воду у реки, и протянула записку:

— Леда, это тебе. Тервин просил передать. Только — молчок! Я не хочу неприятностей!

Та благодарно кивнула. И как только Митрун исчезла, заговорщицки подмигнув напоследок, принялась читать, чувствуя, как заходится сердце. Забытые вёдра плыли вниз по течению, а в груди Леды растекалось тепло, и слёзы счастья наворачивались на глаза.

"Милая Леда, — писал Тервин, — спешу поблагодарить, что открыла Митрун истину, о которой ныне знаю и я. Не назовут хорошим поступок Снорри сына Турлога и Хейды дочери Хедина, которую, как тебе ведомо, я желал бы назвать своей невестой. Теперь вряд ли этому суждено сбыться. Однако надобно сказать, это меньше меня печалит, чем следовало бы ожидать. Потому как наше с Хейдой будущее было решено без нашего ведома, и не было между нами большой приязни. Моё же сердце принадлежит другой. Коль есть на то твоё желание, приходи сегодня вечером на старые пасеки за Одхофом.

Навеки твой

Тервин Альварсон".

— Я приду, — шептала счастливая Леда, — я приду, любимый…

…Одхоф, Медвяный Двор, стоял слева от дороги, окруженный пасеками. Держал его Фундин Фундинсон, о котором говорили, что он мудрый человек и вдобавок колдун. Как бы там ни было, однако пчеловод он был отменный. И никто не посмел бы сказать, что у него плохой мёд. Его родичи расселились по всему Норгарду, и только он всё так же жил на самом отшибе Одферда.