Юрий Ижевчанин - Прелюдия: Империя

Ты вернулся издалека,

Долгожданный, любимый мой!

На чужбине жизнь нелегка…

Но кого Ты привез с собой?

Эти губы — вишневый каприз,

Эти груди, как яблоки рая,

Взгляд покорный очей томных вниз!

Что мне делать с собой? Я не знаю!

О, Ревность, жуткое создание:

Шипами колет, душу рвет,

Покоя сердцу не дает!

Трещит по швам основа здания,

Любовь в нем больше не живет.

И Ревности водоворот

Любовь подхватит, унесет

В глубины темные сознания.

Любовь погаснет и умрет…

О, Ревность, страшное создание!

(Несущая Мир)

Утром Эсса вызвала к себе рабыню. Она посмотрела на ее хитон с серебристой полосой внизу и у нее зародились подозрения.

— Откуда у тебя такие хитоны?

— Их подарила хозяину для меня госпожа Толтисса, чтобы я была одета не хуже ее рабынь.

— Она, небось, тебя еще и учила, как мужчин обольщать и ублажать?

— Да вы что! Чтобы такая высокопоставленная особа снизошла до жалкой рабыни! Я занималась вместе с ее рабынями.

— И чем вы там занимались?

— Гимнастикой, танцами, пением, этикетом обслуживания господ за столом, немного классической литературой, чтобы поддерживать разговор. А когда не занимались, прислуживали. Словом, свободных минут за весь день не было. — О других занятиях Ангтун благоразумно умолчала.

Эсса кипела внутри себя. Эта Толтисса великодушно подобрала красивые одеяния наложнице любовника, отправила ее учиться, и теперь Эссе неудобно выглядеть хуже. "Но ведь эта знаменитость сама меняет любовников, когда захочет, вот она и не ревнует очередного друга к его служанке. А я ведь законная жена, и почему я должна с кем-то делить своего мужа?" — обосновала свою позицию Эсса.

— Я уже сказала, что ты будешь обслуживать подмастерий и слуг. Для такой работы эти одежды слишком красивы. Принеси мне их все.

— Конечно же, госпожа. Ведь у меня не может быть своего имущества. — смиренно ответила Ангтун и побыстрее удалилась выполнять приказание, пока госпожа совсем не разгневалась.

Ангтун принесла свои хитоны, и Эсса увидела, что полосы на них цветов танцевальных платьев, кроме бордового.

— А где бордовый?

— Хозяину он не понравился, и я выбросила его в море.

— Ну и правильно сделала! Могла бы и все остальные выбросить туда же! Снимай хитон и надевай платье!

На краю сундука лежало бесформенное платье из холстины. Ангтун покорно надела его. Эссу все больше раздражала эта покорность и скромно опущенные глаза. Она отвела Ангтун и показала ей комнаты учеников и подмастерий, которые рабыня должна была убирать, и заодно приказала ей в случае, если у кого-то из подмастерий появится потребность в женщине, удовлетворять ее. Ангтун опять скромно опустила глаза и покорно сказала:

— Если мой господин мне прикажет, я, конечно же, это сделаю.

Такой ответ взбесил Эссу. Рабыня ясно дала знать, что госпожа вышла за пределы полномочий, которые передал ей муж. Она хотела было приказать выпороть Ангтун, но это было бы в противоречии с образом гуманной и доброй хозяйки, которая наказывает лишь в крайних случаях. Да и пахло это вмешательством в приговор Имперского Суда. Поэтому у Эссы появился хитрый план.

— Я посмотрела твои хитоны. Они из хорошей ткани, но не подходят по виду для нашего дома. Поскольку нельзя их кому-то отдавать после позорной рабыни, хоть с тебя и снято проклятие неприкасаемости, я велю их перешить для тебя. Так что тебе в дерюжке ходить не придется.

— Ты очень добра ко мне, госпожа, — ответила Ангтун. — Я еще не заслужила такой доброты.

— Ну так постарайся заслужить! И верную службу я всегда буду вознаграждать, — с ласковой улыбкой сказала Эсса.

После этого, отдав распоряжение срезать с хитонов цветные полосы и подшить их по длине как у рабынь гетеры в коротких хитонах (у Киссы тоже была пара таких рабынь, и Эсса их видела, когда заходила в гости к подруге), Эсса уселась за классические книги, в которые она почти не глядела после смерти матери. К вечеру у нее заболела голова от усилий расшифровать запомнившиеся ей диалоги знатных особ, но кое-как понять удалось едва лишь пятую часть. А муж весь день был то в мастерской, то в городском совете, то в цеху, то на плацу городского ополчения, и вернулся лишь когда стемнело, весь измотанный. Его даже было жалко. Эсса приласкала его и очень обрадовалась, когда он прижался к ее груди, как будто ища защиты. Она расплакалась и сама бросилась ему на грудь.

— Мой любимый и единственный муж! Мы ведь созданы друг для друга. Когда я выкормлю этого ребенка, мы сразу сделаем еще! Мне хочется, чтобы у нас было много детей. И я тебя больше никуда не отпущу.

— Милая жена, — ласково ответил Тор. — Мужчине порою необходимо отправляться туда, где жене не место. Например, на войну. А детей я тоже очень хочу, и ты у меня самая лучшая.

— Давай сегодня спать вместе. Я хочу пригреться у тебя на груди, — тихо сказала Эсса. Тор ласково и глубоко поцеловал ее. И Эсса вдруг почувствовала, что ей становится на душе намного легче, как будто с души упала тяжесть. Она ласково обняла мужа и опять заплакала.

— Что с тобой?

— Так хорошо! А я боялась, что потеряла тебя.

А Тору было не очень хорошо. Поцеловав жену от всей души, он почувствовал, что через благословение поцелуя забрал у нее ее тяжелые чувства и мысли, и теперь должен победить их сам. Поэтому он сказал, что перед сном должен еще помолиться, и провел в часовенке целый час. Эсса думала, что он кается в своих прегрешениях во время жизни в столице, и терпеливо дождалась его. В темноте она включила свое видение ауры и поразилась. У Тора была раньше сильная серебристая аура. Теперь она стала ярче, отливала золотистым оттенком, а главное, стала во много раз сильнее.

— Как изменилась твоя аура! — прошептала Эсса.

— Я же был благословлен великим благословением, а потом пережил двойную тантру, которая выжгла из меня остатки свинства, — прошептал Тор.

Эсса подумала, что Толтисса выполнила свою роль очищения души ее мужа, и хорошо, что она осталась в прошлом. Теперь уже ей не было так обидно: муж вернулся более сильным и более чистым. И она спокойно уснула, прижавшись к его груди не как любовница, а как жена, ищущая защиты и духовного тепла своего мужа, а не физической близости. Тор некоторое время гладил ее волосы, и наконец уснул сам.

Утром Тор ощутил, что он еще не полностью поборол взятые на себя страсти и вынужден был еще полтора часа помолиться. Жена с удовольствием отмечала возросшее благочестие мужа, и с каким-то наслаждением время от времени ныряла в его очищающую ауру. А Тор, когда молился, заодно подумал о коварном даре Патриарха: он разрешил Тора от греха прелюбодеяния, зная, что теперь Тор сам себя накажет гораздо больше церкви, если поддастся скотству. Тор вздрогнул, когда представил себе последствия хотя бы поцелуя с порочной женщиной. Да, если бы Эсса знала, какая жестокая защита от обычных мужских слабостей сейчас у него стоит… Но ей рассказывать об этом не стоит. Но почему же защита не работала, когда он соединялся с Ангтун? Ведь та не безгрешна, хоть и кается изо всей силы. Может быть, как раз в этом и дело. Рабыня знает, что грешна, и кается от всей души, а Эсса лишь слышала о том, что она грешна, и молится лишь формально, внутри души считая себя вполне добродетельной.