Анатолий Нейтак - Попытка говорить 3. Нити понимания

Риллу – остаются.

- Чего ждёшь? – шипит Гаргленз. – Надо же, "сестра"… была ищейкой, стала шпионкой!

Шипение обрывается, когда изломанной "короной" приоткрывается над головой Лугэз проекция Меча Тени. Оружие, которое опасно и бессмертным… особенно бессмертным.

- Отец, – роняет бывшая ищейка. – Ты уже в сознании, не так ли?

Теффор смотрит в ответ, но молчит. Уплотнить щиты, призвать дополнительную энергию через Крылья, позвать на помощь, хотя бы просто шевельнуться – не пытается.

Четыре глаза, в которых не так давно плавилось добела раскалённое безумие, истекают гневом… и чем-то, подозрительно похожим на отчаяние.

- Отец!

Во взгляде Теффора – пустота. Никаких эмоций.

Резкое движение грудных щупалец отправляет Улло, по-прежнему пребывающего в прострации, в сторону Логашта.

- Позаботься о нём, – почти приказ.

- Куда ты собралась?

- Раз отец не желает со мной разговаривать, пойду и поговорю с матерью.

Режущий взмах Крыльев, дальний реверс. Почти сразу за ним следует иное заклятье, при помощи которого Логашт уносит Улло в кольца Света, к Реке Щедрости.

Теффор и Гаргленз остаются в одиночестве.

Я не лечу, не ползу, не извиваюсь и не удерживаюсь. Я даже, в сущности, не меняюсь.

Я пребываю.

Если бы Рин Бродяга поискал подходящую метафору для этого состояния, он, пожалуй, вспомнил бы о водорослях на поверхности моря. Спутанная масса, колышущаяся вместе с волнами пространства-времени и материи-магии. А заодно частично гасящая эти волны. И растущая.

Не "почему-то" и не "ради чего-то". По инерции.

В водорослевой сети распределённого сознания засело несколько узлов. Без которых, в принципе, вполне можно обойтись, но раз не мешают – зачем развязывать? Самый большой и массивный узел – это оболочка, подобная оболочкам дельбубов, только заметно больше и чуть плотнее. Реликт разборки с риллу. Условно живой артефакт. Образование это чисто служебное, собственного сознания не имеющее, поэтому в режиме ожидания оно "пережёвывает" базы данных, которые некогда – очень, очень давно – достались мне от Фартожа в качестве награды за его "убийство". То, во что превратилась Параллель, занимается тем же. Параллельно.

И пусть.

Ещё три подобных друг другу узла копируют Рина Бродягу. Два из них – тела-отражения. Локализованы они, соответственно, в Пятилучнике и в Энгасти. Ничем конкретным не занимаются – так, отслеживают обстановку, пребывая не столько в медитации, сколько в режиме ожидания. Третье, изначальное тело, торчит рядом с той (весьма условной) точкой, откуда Схетта… ладно, откуда она Изменилась, скажем так.

И тоже не занимается ничем конкретным.

Благополучно закрыв текущий кризис, я-он-мы упёрлись в полное отсутствие осмысленных целей. Опять же, если бы Рин Бродяга пошевелил сознанием с целью порефлексировать, а не просто покачаться на волнах вечности, он мог бы заключить:

- М-да, боком вышло мне проклятие. Весь негатив сгрузил на беднягу Улло, и с чем остался в итоге? Можно сказать, ни с чем. Или с ничем. Угрозу со стороны риллу парировал, так теперь даже реагировать не на что. Можно качаться на волнах вероятности и делать ничего. – Небольшая пауза. – Водоросль. Овощ на грядке. Тьфу!

Однако в том-то и заключалась проблема, что причин шевелить сознанием в ближайших окрестностях не просматривалось. В режиме ожидания Нити Понимания словно переродились, истончившись до Нитей Восприятия. Если бы не узлы, те самые физические воплощения, я мог бы незаметно для себя самого отдрейфовать в область случайных состояний – и далеко не факт, что впоследствии мне удалось бы обратить все накопившиеся изменения. Прежде всего, потому, что – да зачем оно надо, обращать изменения? Смысл?

Верно: никакого смысла. Абсолютно. Потому как всё фигня, если посмотреть трезвым взглядом из нирваны… да и сама нирвана тоже ровно это самое. Как дикие пчёлы, пончики в меду, колесо обозрения и братские могилы.

Всё параллельно, кроме того, что перпендикулярно. А что перпендикулярно, то наверняка тоже чему-нибудь да параллельно. Вывод? Параллельно всё. Без исключений.

И чем дальше, тем…

Однако в свой черёд заканчивается даже нирвана. Моя закончилась, когда пришёл Баацеж. Да, именно пришёл. Ногами, как не маг, к тому узлу, которым служило изначальное тело Рина. А потом, старательно глядя мимо, сказал:

- Пойдём.

И я пошёл следом, не интересуясь, куда иду. В долю мгновения я мог бы узнать ответ на этот вопрос. Но будущее не пахло угрозой, а остальное подёрнулось пеплом безразличия.

Движение совершалось по законам сказки. Долго ли? Коротко ли? Никакой разницы. Поход с равным успехом мог занять минуту или десятилетия. Телу, окончательно освобождённому от энтропийного притяжения, было без разницы, сколько надо прошагать, а разгладившемуся почти до полного совершенства разуму – без разницы в кубе.

Зато когда мы дошли…

- Посмотри туда, – сказал Баацеж.

Я посмотрел.

В первое мгновение мозг честно отказался понимать, что видит. Затем картинка сложилась, но… неправильно. Без того ощущения жизни и Силы, которому непременно следовало быть частью… этого. Но в остальном – глубокое, почти пугающее сходство.

Это была скульптура. Ну, или что-то вроде того, с элементами близкой к идеалу магии – в такой степени близкой, что не вдруг поймёшь, где заканчивается камень и начинается иллюзия. Тем более, что сам "камень"… лёгкая, как дуновение бриза, Нить Понимания принесла мне два слова: полутвёрдый гематин. С расшифровкой. На эту скульптуру кто-то не пожалел большого, очень большого количества собственной крови, обработанной тончайшими заклятьями. Даже сравнительно простой в изготовлении твёрдый гематин редко встречается кусками более десятка-другого граммов. А тут – десятки килограммов полутвёрдого. О котором можно сказать, что этот камень действительно живой, безо всяких прикрас и преувеличений.

Но материал, даже уникальный, – сущий пустяк в сравнении с остальным. Так самое лучшее полотно с самой тщательной и качественной грунтовкой – не более, чем основа для картины.

Пока я смотрел, скульптурная композиция менялась. Так или почти так меняются кучевые облака… с той разницей, что эти изменения, равные в естественности, ухитрялись выглядеть вполне целенаправленными. Когда Баацеж сказал "посмотри туда", скульптура изображала противоборство. Простёртые руки словно помогали воле воздвигать неодолимую преграду, и пронзительный взгляд подтверждал готовность лечь костьми, но не пропустить через рубеж обороны ничего опасного. Но всего ударом сердца позже, почти не изменив положения, фигура уже казалась квинтэссенцией стремления вперёд и ввысь, и руки её походили больше на крылья, поднятые для мощного взмаха, для начала полёта.