Юлия Латынина - Сто полей

Несколько гулящих девиц сожгли свои наряды и стали вести святую жизнь из-за проповедей Рехетты, и в числе их была любовница наместника; это рассердило наместника до крайности.

В честь Даттама Рехетта устроил молебен. Закололи барана, накормили Небесного Кузнеца запахом и огнем, оставшееся съели сами. Даттам от имени Арравета предложил мастерам из цеха использовать свой гравировальный станок, но те решительно воспротивились.

– И думать не смей об этих станках, – заявил один из мастеров. Наш цех сейчас враждует с людьми экзарха. Если они прознают об этих станках, они тут же навяжут их нам, чтобы испортить цену и прогнать половину мастеров за ненадобностью.

А дядя Даттама насупился и сказал:

– Нынче в Варнарайне души чиновников почернели от алчности, а зубы народа почернели от лотосовых корней. Люди наследника, как оборотни, пьют кровь народа и сосут его мозг. В почетной охране наместника – две тысячи головорезов, рыщут по деревням и понуждают людей усыновлять чиновников… Луга и поля исчезают из земельных списков, общие амбары пустеют, и народ, будучи не в состоянии прокормиться, вынужден заниматься торговлей. Скоро в Варнарайне не останется свободных людей. Увы, страшно подумать, – что будет после смерти государя?

И, взяв модель из рук Даттама, спалил ее в жертвенном костре небесному кузнецу Меренику.

Вечером дядя спросил племянника:

– Говорят, в столице ты связался со скверными людьми, которые делают деньги в обход государства?

– Я изобретатель, – сказал Даттам, – и если выйдет так, что мои изобретения нужны только бесам, я буду работать на бесов.

На следующий день Даттам пошел заверить подорожную. Казалось бы – пустяковое дело, а чиновники в управе вдруг стали кланяться, как болванчики, и отвели Даттама в кабинет ко второму секретарю наместника, господину Харизу.

Ах, какой кабинет был у господина Хариза!

Яшма тушечницы белая, как бараний жир. Стол в золоте, на стенах гобелены, на гобеленах красавицы, от которых рушатся царства, перед гобеленами столик в золоте и нефрите, вино и фрукты, черепаховая шкатулка с благовониями: все, знаете ли, совершенно неподобающее чину и присутственному месту. Надо сказать, что Хариз был тот самый чиновник, который много нажился на Государевом Дне, но благодаря своей матери-колдунье избегнул правосудия.

Сели, стали беседовать. Хариз все знал о Даттаме: поздравил его с успехами в учении, – будущий, как говорится, опора трона, слуга народа, – и вдруг вынул из черепаховой шкатулки часы-яичко.

– Какую, – говорит, – гадость написали: будто вы эти часы сделали в насмешку. Мол, епарх отдает деньги в рост. Часы считают время, а он на времени наживается: и то, и другое неправильно…

Даттам побледнел и стал глядеть на гобелены. Говорили, будто Хариз решает за наместника все дела, городскому судье протоколы приносит на подпись пачками, а допрашивать любит прямо рядом с кабинетом, за красавицами, от которых рушатся царства. А господин Хариз взял персик и стал очищать кожицу. О слушатель! Разве справедливый человек, когда зубы крестьян почернели от весенних кореньев, будет есть тепличный персик?

– А что вы, – спросил секретарь Хариз, – думаете о механизмах вообще?

Даттам ответил:

– Разве можно улучшить совершенное? Государь установил церемонии, расчислил цены, учредил цеха и села. Если бы государству требовалось вдвое больше, скажем, фарфоровых ваз, то людей в фарфоровом цеху было бы вдвое больше, или работали бы они не треть дня, а две трети. Но государство заботится не о вещах, а о людях, которые делают вещи. Если ныне удвоить производительность труда, то куда же деть лишних рабочих?

– Это похвально, – сказал господин Хариз, – что в таком молодом возрасте вы думаете лишь о благе ойкумены. Я слыхал, вы построили водоотливное колесо… А вот епарх вашего цеха и в самом деле берет взятки. Ах, если бы такой человек, как вы, были на его месте…

И господин Хариз любезно протянул очищенный персик юному гостю. Надо сказать, что никто из мира людей подслушать этого разговора не мог. Но в левом углу на полке стояли духи-хранители; господин Хариз побоялся оскорбить небо и потому предложил персик, что на языке плодов значит «десять тысяч». Но Даттам был непочтителен к богам и сказал:

– А сколько получат мастера?

Господин Хариз удивился:

– Вы же сами заметили, что они больше трудиться не станут.

– Я подумаю, – сказал Даттам.

Тут глаза Хариза стали как дынные семечки.

– Э, господин студент, что ж думать над очищенным персиком? Сейчас не съешь – через час испортится.

Даттаму делать было нечего, он съел персик и откланялся с подорожной.

Только ушел – из-за гобелена с красавицами вышла старуха, мать Хариза. Цоп, – косточку от персика, бросила ее в серебряную плошку, посмотрела и говорит:

– В этом юноше три достоинства и один недостаток. Достоинства таковы: душа у него – пустая: вечно будет желать, чем наполнить. Любит число и разум: людей жалеть не будет. Таит внутри себя беса, – вечно, стало быть, будет снаружи… Недостаток же один: судьба его – с Рехеттой и твоими врагами. Он в душе решил: ты его сделаешь епархом цеха, а он тебя обманет…

А у господина Хариза был близнец, только он сразу после родов умер. Старуха кликнула близнеца, пошепталась с ним, стукнула в лоб косточкой от персика:

– В златом дворце – златой океан, в златом океане – златой остров, на златом острове – златое дерево, на златом дереве златые гранаты, в златом гранате – златой баран, в златом баране – покой и изобилие… Иди к тому океану, принеси мне того барана. А при входе предъявишь пропуск Даттама.

По приезда Даттама вызвал к себе начальник училища и спросил:

– Господин студент, отчего вы отлучились накануне экзаменов?

– Но вы мне предоставили отпуск для устройства домашних дел, – изумился Даттам.

Начальник училища выпучил глаза и закричал:

– Как вы смеете такое говорить! Никакого отпуска предоставлено не было! Самовольно покинув училище, вы лишили себя права сдавать экзамены!

Даттам кинулся к Харсоме. Того не было. Даттам побежал к Арравету. Арравет принял его в гостиной: шелк, как облачная пелена, не стены – золотая чешуя, в левом углу сейф – золотой баран с драконьим глазом. Арравет написал письмо начальнику училища, запечатал и отдал Даттаму:

– Этот дурак не знал, кому чинит гадости. Успокойся, завтра же тебя восстановят!

Помолчал и добавил:

– Эти негодяи, приспешники Падашны, думают, что им все позволено. Но нельзя безнаказанно издеваться над законами судьбы и природой человека.

– А в чем природа человека? – спросил Даттам.

Арравет допил вино, распустил золотой шнурок у шеи: