Юлия Латынина - Сто полей

– Ой, тетя Висса! Там у соседнего колодца схватили этого, который к тебе захаживал… Даттама…

– Ой, – говорит девица Харсоме, – что же делать?

А Харсома побледнел и спросил:

– Какая стража? Желтая или со шнурами?

Девочка говорит:

– Со шнурами, как у вашего дяди…

Харсома кинул девочке монетку, та ушла. А Харсома сел на ларь и, улыбаясь, стал качать светильник так, что масло капало сквозь резные щели.

– Все в порядке, – сказал Харсома. – Дядя мне обещал: раз колдун, значит, убьют при попытке к бегству.

Помолчал и добавил:

– Так я и знал, что попадется. Вот ведь – книжники! Механизмы делать умеют, а как до дела: еще не пошел, а уже споткнулся. И Арфарра такой же. И такие-то умники советовали Иршахчану!

Тут, однако, девица расстелила шелковый матрасик, забралась за полог с глициниями, и им с Харсомой стало не до разговоров. Когда Харсома ушел, девица вынула Даттама из ларя и говорит:

– Ну, как ты себя чувствуешь?

– Да, – сказал Даттам. – Мне Арфарра рассказывал про истинное познание: исчезают слои и пелены, пропадают опоры и матицы, остаешься ты один на один с Великим Светом… Вот я, кажется, понял, что значит, без опоры, без матицы, один на один с Великим Светом.

Свесил голову и добавил:

– И умирать не хочется, и жить тошно…

– Да за что ж ты ему так опасен? – полюбопытствовала девица.

Даттам промолчал, а сам вспомнил документы, которые подделывал по просьбе Харсомы. Да еще Даттам мог показать, что это Харсома свел его с богачом Арраветом…

Утром Даттам встал: девица укладывает узлы, на столе – палочки для гадания, рядом в черненой плошке – бульон с желтыми глазками.

– Поешь на дорожку, – говорит девица.

– Это из чего сварено? – говорит Даттам.

– Это, – говорит девица, – меня мать учила, как человека хитрым сделать.

Даттам пригляделся: а в одном из глазков свернулся каштановый волосок, совсем как у Харсомы.

А девица продолжала:

– Мне сегодня ночью Золотой Государь приснился. Говорит: брось все и иди с Даттамом в Иниссу, в деревню к бабке. Суп – супом, а без подорожной и один ты у третьей заставы сгинешь.

Даттам доел суп, посмотрел на нее и подумал:

«Верно, Харсома – большое дерево, что ты не хочешь стоять под ним во время грозы.»

До Иниссы дошли через месяц. Была весна: ночи усыпаны звездами, земля – цветами. Ручьи шелестят, деревья в зеленом пуху, плещутся в небе реки. Крестьяне пляшут у костров, ставят алтари государю и селу, и восходит колос, как храм, отстроенный с каждой весной.

У Даттама сердце обросло кожурой, он научился обманывать людей – особенно крестьян. Про крестьян он думал так: царство мертвых, еда для чиновников. За сколько времени постигнешь книгу – это зависит от тебя, а за сколько дней созреет зерно – от тебя не зависит. Механизм можно улучшить, а строение зерна неизменно, как планировка управ. Вот крестьянин и привыкает быть как зерно, разве что портится от голода и порой пишет доносы небесным чиновникам, именуя их молитвами.

Даттам пожил в Иниссе неделю, семья девицы к нему пригляделась:

– Ну что ж, работящий, дюжий. Кто возьмет в жены «сорванную веточку», как не тот, у кого и пест сломался, и ступка исчезла…

На восьмой день девица с Даттамом работали в саду, обирали с персика лишние цветки, чтоб плоды были крупнее: он на земле, а она – на дереве. Девица говорит:

– В третьем правом доме сын умер, – если хочешь, они тебя сыном запишут.

Даттам усмехнулся и сказал:

– Чиновником я быть не могу, а крестьянином – не хочу.

– Если это из-за меня, – говорит девица, – так у меня сестренка есть, непорченная.

– Нет, – говорит Даттам, – это из-за меня.

– Ну что ж, – говорит девица, а сама плачет, – отшельники тоже мудрые люди.

– В отшельники, – говорит Даттам, – уходят те, кто танцевать не умеет, а говорит – пол кривой.

Тут девушка рассердилась.

– Ах ты, умник! Я вот стою на дереве, хоть и на нижней ветке, а ты у корней. Если ты такой умник, смани меня вниз.

Даттам сел на землю и говорит:

– Вниз я тебя заманить не могу, а вверх – пожалуй, попробую.

Девушка слезла, подбоченилась и говорит:

– Ну, попробуй!

А Даттам смеется:

– Вот я тебя вниз и заманил, чего тебе еще надо.

– Да, – вздохнула девушка, – накормила я тебя на свою беду, стал ты как Харсома… И куда ж ты пойдешь?

– В Варнарайн, – говорит Даттам, – в родной цех. А там – посмотрим.

Летом в Варнарайне появилось много небесных кузнецов. Ходили по деревням – махнет рукавом и вспашет за крестьянина поле, или ребенка вылечит. Бывало также: распадется казенный амбар, зерно исчезнет, – глядь, а оно уже в крестьянских закромах. Противозаконного, однако, не говорили, толковали амбары так: всякий человек имеет право на произведенное его трудом, и возникает все из труда, и отнимать труд не позволено никому. Власти же ныне кормятся не трудом, а насилием, ловят рыбу сплошною сетью, едят ворованное, носят краденое, перелили печати на половники. А народ – как зерно на молотильном камне.

Экзарх Варнарайна пребывал в столице, араван – тоже, наместник предпочитал ничего не делать, мол, лежа в постели, не споткнешься. Смеялся:

– Мало ли какой вздор проповедуют? Горячей водой дом не сжечь.

Летом стало совсем плохо: древний ясень на горной дороге стал сохнуть второй половиной, на сосне вырос дынный плод, в горах выпал синий град, а в заводи Козий-Гребень изловили человека с крысиным лицом. Многие смеются, когда ответственность за такие вещи возлагают на власти, я же скажу так: если власти блюдут церемонии и вовремя прочищают каналы, то откуда быть неурожаю? Если при недостатке привезут зерно из других областей и не разворуют, а раздадут, как и положено – то откуда взяться голоду?

Наместник так бы и продолжал бездействовать, но осенью у него заболела пятилетняя дочь. Когда все усилия врачей изошли пустоцветами, тот в отчаянии позвал Рехетту.

– Ежели ты колдун, сделай так, чтоб она выздоровела.

Рехетта сказал:

– Ежели ты в течение десяти дней извергнешь обратно награбленное и принесешь покаяние государю и небу – девочка выздоровеет.

Через десять дней девочка умерла. Наместник приказал доставить к нему Рехетту и стал кричать:

– Это ты ее убил!

– Напротив, – отвечал пророк. – Дерево не отнимает тени даже у тех, кто пришел его срубить. Мереник продлил жизнь ребенка на десять дней, чтоб ты покаялся в ереси алчности. Ты, однако, предпочел расстаться с ребенком, а не с награбленным.

Наместник, приводя в смущении присутствующих при сей сцене чиновников, стал кататься в отчаянии по полу, а потом набросился на пророка с плеткой.

Секретарь Хариз стал подыскивать причину для ареста пророка: