Наталья Колпакова - Бегущие по мирам

Отведенные ему апартаменты во втором этаже – для бунтовщиков королевской крови, пустующие вот уже полтысячелетия, – стараниями зеленомундирных приобрели почти домашний вид. Конечно, окна были чересчур узки, решетки на них слишком отдавали казематом, устрашающе нависали каменные своды. Так уж строили тюрьмы во времена, когда в правящей династии еще водились бунтовщики! Зато очаг протопили на славу, натащили модной тонконогой мебели и драпировок для пущего роскошества не пожалели. Словом, когда Борун протиснулся внутрь, то увидел нечто вроде винного погреба, увешанного бархатом и парчой и уставленного разномастными предметами обстановки, среди которых почему-то преобладали мягкие подставочки для ног и тому подобные услады старушечьего быта. На столе был сервирован недурной завтрак. Жаль, его пришлось разделить с говорливым начальником тюрьмы и вкусить под жуткие ухмылки двух мордоворотов. Потом все ушли. Дверь с тяжким скрипом затворилась, лязгнул кованый засов. И он остался один.

Тотчас в камере стало очень, очень тихо. Даже огонь в очаге облизывал несгорающие дрова-иллюзию совершенно беззвучно, и Борун впервые в жизни вздохнул о самом обычном, немагическом пламени – старомодном огне в печурке, обогревавшем дом, где он вырос. Он медленно пошел вдоль стен, дышащих холодом (никакие ковры не помогали), попинывая мебелишку в бессильном раздражении. Остановился у окон, слишком высоких, чтобы в них можно было выглянуть. Постоял и у двери, но это зрелище – железные накладки в две ладони шириной, здоровенные шляпки костылей, загнанных в каменно-твердое дерево, а главное, отсутствие ручки с внутренней стороны – ввергло его в уныние, и Борун отвернулся с тоскливым вздохом.

За столом сидел дед. Придирчиво осматривал остатки трапезы. Выловил какой-то объедок, кинул за щеку, принялся жевать с довольным видом. Борун испытывал к этому существу разноречивые чувства – от брезгливости до суеверного страха, – но никогда прежде не ощущал при виде его столь искренней радости.

– Дедушка!

– Внучок!

Старый ящер вытер лапу о скатерть, сцапал недопитый кубок и жизнерадостно забулькал плохоньким винцом, которое здесь подавали. Борун отлично знал это вино. Это было его вино, он в свое время подмял под себя почти все казенные поставки.

– Дрянь винишко, – приговорил дед, отставляя пустой кубок. – Жаден ты, внучок. Ну да тем ты мне и люб. Что захандрил?

– А как ты сюда...

Дед замахал лапками:

– Нет-нет, даже и не помышляй! На волю не выведу, риск большой. Или неправым хочешь себя перед выскочками этими объявить? Сиди, ешь, пей. Две седмицы всего, чего не посидеть-то на всем готовом? А там и победа, там и корону тебе на блюде серебряном поднесут. Да с поклонами, со всем уважением.

Борун криво усмехнулся. Радость от того, что он здесь не один, померкла, уступая место привычному страху перед сверхъестественным созданием, мотивы которого – он вдруг это осознал – оставались совершенной тайной.

– А точно поднесут?

– Сомневаешься... – удрученно протянуло существо, и глаза у него стали грустные-грустные. – Не веришь. Родному деду не веришь! Я ли для тебя не...

– Ты стой, ты вот что, погоди-ка, – жарко, лихорадочно забормотал будущий народный избранник, налегши грудью на стол. – Мне из этих палат каменных два пути всего – на трон или на плаху. А твой-то, змеюка, твой в чем интерес? Ведь не человек ты, и нет за душой у тебя ничего человеческого...

– А у тебя есть? – холодно обронило нечто, сидящее напротив, и в голосе его отчетливо послышалось шипение. – Забыл, кто ты такой? Ты ж выродок почище меня! Тебя же слуги собственные боятся. А надо мне того же, чего и тебе: власти.

Змеиный голос смягчился и потеплел. С нежным присвистом он говорил с Боруном о самом для него сокровенном, словно приобщая к общей для двоих тайне.

– Власти, власти я хочу. Посмотри на меня, Борун, посмотри: я знаю и умею больше любого ныне живущего, я почти всемогущ. – И страшным, тоскливым бессилием дохнуло на обмякшего Боруна это признание древней твари. – Но кто я есть в этом мире? Бродяга, цирковая диковинка! Я живу среди подонков и шлюх, ничтожества окружают меня, я нелеп и смешон в их глазах. Ответь, Борун, изберут ли люди правителем такого, как я? Ты станешь королем и в благодарность сделаешь меня канцлером. – Он мгновенно успокоился, облизнул сизые губы раздвоенным языком: – Ведь сделаешь?

Борун кивнул.

– Вот и славненько. Ну мне пора. Отдыхай, набирайся сил. А я навещать тебя буду, о новостях рассказывать.

Дед хлопнул его по плечу, встряхнулся, шевельнул крыльями. И вдруг оторвался от пола, лентой заструился вверх, к окну, просочился между прутьями. Исчез. Борун, как сомнамбула, добрел до кровати, повалился прямо в одежде на постель и проспал до самого обеда.

В день оглашения итогов Избрания к Боруну доставили вместо бестолковых тюремных слуг личного камердинера и куафера. Размеренно тек ритуал утреннего облачения. Борун был совершенно спокоен. От нервозности минувших дней заключения не осталось и следа. Он крепко, без всяких сновидений, спал и пробудился на рассвете свежий, с ясной головой, поднятый с постели не тревожным нетерпением, но бодрым предвкушением долгожданного момента. Пробудившись, он потребовал нормальный завтрак и напоследок допьяна напоил простофилю-начальника лучшим, что нашлось в личном винном погребе. Начальник угощался за троих, не забывая подобострастно выспрашивать, всем ли был доволен важный постоялец за время вынужденного пребывания в тюремных стенах. Сам же Борун – с истинно королевской воздержанностью – едва прикоснулся к яствам и кубкам. Ощущение величия момента приподымало его над пошлой обыденностью, возносило ввысь и несло, несло к горнему сиянию власти.

С этим драгоценным самоощущением он вплыл, едва касаясь подметками пола, в зал заседаний Большого государственного совета. На сей раз в зале не чудилось ничего сверхъестественного. Просто очень просторный сарай, гулкий и скудно обставленный. Гонцы из всех провинций, сопровождаемые депутациями виднейших граждан, уже доставили ко дворцу черные каменные урны, наглухо запечатанные заклятиями. Вся эта орава толпилась в прихожей. Знатные горожане с глазами-пуговицами потели от волнения под сукнами и мехами, стражники сбивали в кучу людское стадо, следя, «чтобы чего не вышло». Тут же присяжные маги проверяли сохранность печатей, и повсюду мелькали сполохи света, когда маги сопровождения оставляли в ведомостях личную подпись. В зале уже расселись положенным порядком нобили. Борун занял свое место на отдельном возвышении, у подножия которого встали кольцом воины. Подсчет голосов начался.