Николай Ярославцев - Вождь из сумерек.

— Почему шапку не ломишь? Без поклона почему?

Конязь примерно того же возраста, что и он сам. Но привык, судя по всему к спокойной жизни, раболепию и лести.

— Шапки, как видишь нет на мне. А поклоны? Поклоны только богу, да и то пока поперек мне не говорит. — Ответил спокойно, веско вдалбливая каждое слово.

— Князь и господин перед тобой! — Конязь с резного креслица привстал, чуть слюной не брызжет от негодования, лицо дурной кровью налилось.

— Ну, какой же ты господин мне? — С насмешкой, глядя в глаза конязю, ответил Стас. — Я вождь по праву крови, а ты, наверняка, из приглашенных, за кусок хлеба сидишь в этом креслице.

С лавок гости князя повскакивали от негодования, кричат, слюной брызжут, кулаками размахивают.

Конязь тоже подскочил!

— В железа! В железа их!

— О как! — Удивился Стас. — Веселин! Войтик! Позабавим конязя!

И словно исчезли, растаяли на глазах бесстыжие хари. Только вожак их стоит по среди палаты, скрестив на груди руки, да ухмыляется подлой ухмылкой. Да юнец голомордый скачет по козлиному и кувыркается, как скоморох уличный. Оттолкнулся обоими ногами, перевернулся через голову в воздухе. И вот уже стоит за княжеским креслицем. И нож у горла держит, прижав дерзкой рукой коняжескую голову к высокой спинке кресла.

— Ай, ай, ай, конязь. — Попенял ему с укоризной этот, совсем невзрачный и невесть откуда взявшийся, разбойник. — Большой вырос, а гостей встречать не научился. Ну да ладно. Пошутили и хватит.

— Дружина! — Все еще мало, что понимая, прохрипел конязь.

— Мне твоя дружина на один кутей зубок. Терем мой, конязь. И город мой. На стенах мои люди. — Стас поднял руку и пробив слюдяное оконце, в спинку кресла воткнулась стрела. — Веселин, мальчик мой, если он еще слово мне поперек характера скажет, перережь ему горло. Этого добра сейчас в каждом углу стоит по десятку. Не как не меньше.

— А может, прямо сейчас, командир? — Озабоченно спросил Веселин. — Он, конязь уросливый…

Стас отрицательно покачал головой.

— Повременим. Волхва подождем. — И зыркнул гневным оком. — И моли, конязь, бога, чтобы живыми были мои ребята. Я и за меньшую обиду от городов, не чета твоему, и пепла не оставлял!

Дернулся с лавки не молодой уже, суровый дружинник.

— Не здесь, так в поле догоним всей дружиной. На копье возьмем.

Сверкнули две искорки и два ножа, чавкнув у головы, впились в стену на пол-лезвия.

Когда успел выдернуть он их из ножен, когда успел взмахнуть рукой?

— Сидеть!

— Мокро под ним, вождь! — разъяснил Войтик.

Застыл перед набольшей дружиной, как многорукий див и в каждой руке по мечу, и мечи эти перед очами замысловатый узор выписывают. Не уследишь. А с ним еще полдюжины таких же как он!

— Окно!

Слово еще до слуха не долетело, а рама уж с треском вылетела на улицу. Богатая, узорчатая, дорогим стекольем выложена.

И низкий грозный рык вожака, созывающего стаю на кровавую охоту, рванулся к расписному потолку терема, застрял в ушах и вылетел наружу. Пролетел над застывшим в страхе городом, леденя душу. И сразу же ответный многоголосый вой огласил округу.

— Это моя стая….Мои родичи. Не один человек не выберется из города по здорову, пока мой род не придет в град Волчок. А захочу, так и коняжество твое моим будет к ночи.

Говорил спокойно, словно нехотя. Но за каждым его словом стояла лютая неминучая смерть.

Войтик, зараза такая, подлил масла в огонь.

— Вождь, если все равно наше, так стоит ли назад отдавать? Как то не по хозяйски получается.

Вздрогнули. Съежились.

Ответа не дождались.

Вошел Хруст. За ним Пивень, Мина…

— Долго шел Хруст.

Голос строгий, колючий, до костей, до нутра пробирает.

— Мы уж скучать начали. Видишь, конязя тоска смертная пробрала.

Хруст, варнак, тать ночной, душегуб проклятый, окинул палату легким взглядом и даже не удивился, оком не повел, плечом не дернул.

— Уговаривать пришлось. Не поверили сразу на слово.

— Уговорил?

— Уговорил. Думаю, отлежатся до следующей луны. Говорит, подлец, по домашнему, буднично. Словно о скотине безмозглой речь ведет, а не коняжеских воях.

Пивень, волхв клятый, поклон не конязю отвесил, а лиходею своему. Мордой безволосой чуть в половицы не уперся.

— По здорову ли доехал, вождь?

Лицо разбито, глаз заплыл, во рту зуба или двух не хватает. Удавить то его в яме не могли. Но и Мине не меньше перепало.

Стас окинул их внимательным взглядом.

— Третьяк?

— На гульбище отлеживается. Ногу Третьяку копьем пропороли. Еле от узилища до терема доковылял.

— Как позволил? — Уставился жестким взглядом в Мину. — Или я не говорил, что мне даром ваши подвиги не нужны?

Мина виновато опустил голову.

— Много их было, вождь. Но и нас помнить будут. Не в одном доме плачь стоять будет.

— Кто?

Пивень одним глазом обшарил лавку, ткнул перстом в бородатое лицо. Муж достоинства важного. Сам не раз дружину водил. Руки в лавку ладонями вдавил, покачивается, глазами буравит ненавистное холодное лицо.

— Знал ли ты, когда руку поднимал на него, что родовой волхв перед тобой? Что не волхва, а древний род увечишь? А понимал ли ты, что не ему, всему роду обиду наносишь? Отвечай!

Хотел промолчать. Мол, кто ты такой, чтобы с меня ответа требовать, но встретился с серыми льдистыми глазами и открыл против воли рот.

— Знал… — В горле комок застрял, чуть не подавился. Серые глаза в стену жмут, ломают поперек спины не милосердно.

— И рука не отсохла?

Назло разбойнику улыбнулся. Растопырил ладонь и пошевелил пальцами. Вот она, живая и послушная рука. Не в злой сече, не в пьяной драке не подводила. Хоть к мечу, хоть к чарке. Хоть днем. Хоть ночью.

— Так пусть же отсохнет!

Точно в середину ладони по самую рукоять вошел тяжелый нож, чуть не разрубив ее широким лезвием на две части.

Схватил вгорячах левой рукой рукоять ножа, рванул, выдирая из раны, и побледнел от боли. Брызнула кровь, заливая богатый травчатый ковер под ногами. Зашатался, увидев, как повисли пальцы, подобно жухлой траве и упал на лавку.

— Отныне и ложки в руке не сожмешь. Голову Серда от тебя, конязь, требовать не буду. В нем кровь рода течет. А крови родича проливать не хочу. Но из рода изгоняю. — Слова Стаса падали на головы, как камни. — В том мире, из которого я пришел, говорят… Око за око, зуб за зуб, ну и дальше по порядку. Но я человек добрый и покладистый, порой настолько, что самому противно. И мне лишней крови не надо. Большое дело нельзя начинать кровью. Поэтому Третьяку назначишь Виру, какую он сам укажет. Род свой я увожу. Межа в трех конных переходах, по реке.… За то, что Сумерки и рубеж держать буду, плату укажу отдельно. Ну, и подъемные за выход!

Помолчал, думая о чем-то своем, повернулся к волхву.