Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись первая.

Отчаявшись что-то понять, но несколько успокоившись, Лайда щелкнул каблуками и вышел. Дан Бо лично проследил, чтоб его не задерживали. На конюшне лейтенанта ждал полностью оседланный конь, не были забыты даже фляга с вином и седельные сумки, заботливо заполненные годящейся для похода снедью. Так и не перемолвившись словечком с Шандером, Гашпар Лайда погнал коня вперед, утешаясь тем, что к вечеру завтрашнего дня будет дома.

Гардани был спокоен так, как бывает спокоен человек, сделавший все, что от него зависело. Сташек не подведет, Шани был в этом абсолютно уверен. Возможно, потому, что иначе его, Шандера, смерть станет бессмысленной, а граф не мог допустить подобной мысли. Еще утром он на что-то надеялся, думал о маленькой колдунье с Лисьей улицы, о том, как они будут бродить среди серебряных идаконских скал, любуясь на залив Чаек. Что ж, судьба бросила кости, и ему выпала смерть. Но умирает он с чистой совестью и с оружием в руках.

…Два выстрела почти в упор свалили гоблина и высокого русого тарскийца, полгода назад купившего у Шандера медвежью гончую. Воспользовавшись мгновенным замешательством преследователей, граф выскочил из своего укрытия и, прикончив кинжалом еще одного нападавшего, скрестил свою шпагу с тарскийской. В узком, плохо освещенном каменном мешке дерущиеся лишились возможности стрелять.

К счастью для графа, его спина была прикрыта старой решеткой. Задыхаясь, оскальзываясь на окровавленных камнях пола, Шани дрался в зловещей тишине, нарушаемой лишь стуком металла о металл, тяжелым дыханием и топотом ног. Четверо врагов уже лежало на каменном полу. От людей обороняться было привычнее, а вот нелюди, те орудовали кривыми ятаганами… Гардани пришлось бы плохо, не покажи ему загостившийся в Таяне Рене, как надо биться с уроженцами Эр-Атэва, предпочитавшими это странное оружие шпагам и рапирам.

В Тисовой пади Шани проверил теорию практикой. Если б не это, он давно бы лишился как шпаги, так и руки, ее державшей. Клинок графа исступленно лязгал, парируя чужие удары. Скорость и еще раз скорость… Гоблины массивнее и поэтому медлительнее… только это и могло сейчас — нет, не спасти, но выиграть несколько лишних мгновений и сделать его смерть не напрасной. Гардани держал дыхание из последних сил — иначе ему не вынести убийственной скорости, и так почти невозможной… мышцы сковывала предательская тяжесть, в ушах и в горле лихорадочно стучал пульс, перед глазами расплывалось что-то алое… Шани не знал, была ли это кровь, или просто усталость брала свое… Не знал он и того, сколько времени идет бой у арки — ему казалось, годы, но на деле эти годы могли обернуться парой десятинок.

Вновь зазвучала труба. Зазвучала, когда в голове Шани не оставалось ни одной сторонней мысли. Чистый, радостный звук разносился по Высокому Замку, возвещая всем, что «Серебряные» выступают. Но не успели смолкнуть звуки «похода», как трубач — Гардани словно бы воочию увидел коренастого смуглого Воцека с жесткими торчащими усами и петушиным пером на шлеме — протрубил прощальный сигнал. «Не плачьте об уходящих в бой!» Гвардия прощалась со своим капитаном и клялась отомстить. С этого мгновенья Шандер Гардани почувствовал себя свободным. Сташек сделал все, что нужно, ребята успели уйти, Ланка в безопасности. Остается подороже продать свою жизнь. Или? Или прорваться к Михаю, появление которого он заметил, несмотря на всю горячку боя! Это было безумием, но безумцы иногда выигрывают!

Шандер прикинул расстояние. Тарскийский господарь предусмотрительно прятался за тремя или четырьмя рядами гоблинов, но если атака будет неожиданной… Да, именно так — удар, валящий с ног крайнего слева, прыжок на уступ, где крепился подъемный механизм, стремительный выпад… и вот он, шанс.

Неожиданно горцы отступили. Воспользовавшись краткой передышкой, чтобы стереть с лица пот и кровь, граф заметил, что они недовольны, более того, возмущены. Один, в украшенном орлиной лапой шлеме, что-то принялся втолковывать Михаю на своем гортанном наречии, которого Гардани не мог знать, но воины понимают друг друга и без языка. Вожак гоблинов пытался объяснить тарскийскому выродку, что бой должен быть честным. Неукротимые мрачные бойцы ценили мужество противника, Михаю эти понятия были чужды. Он махнул рукой, и горцы нехотя отошли еще немного, а в образовавшемся проходе появились тарскиец и гоблин — пращник и лучник. Шани едва успел удивиться столь странной паре, как свистнул первый камень. Граф успел уклониться, но это было лишь начало. Левая нога вдруг подогнулась, и Гардани упал на колено — черная стрела пробила бедро насквозь. «Да, а лучник-то оказался кстати», — промелькнула запоздалая мысль. Увернуться от второго камня Шани не смог и ткнулся лицом в залитый кровью пол. На мгновенье он увидел испуганные женские глаза, зеленые в золотистую, как камень-листвичник, крапинку. Затем они исчезли, и наступила тьма. Бой был окончен.

Олений замок король Марко подарил жене на третий год супружества. Раньше, когда Таяна только-только начинала поднимать голову, а бароны Фронтеры еще сохраняли воинственность, в Оленьем лесу поставили сторожевую башню. Даже не башню, а небольшую крепость, где размещалось до пяти десятков воинов, приглядывавших за приграничьем. Затем рубежи Таяны отодвинулись к Гремихинскому перевалу, а соседи уразумели, что с Рысью ссориться не след, и крепостицу забросили. Так она и стояла, пока на большой осенней охоте не попалась на глаза молодой королеве, напомнив той об идаконской Башне Альбатроса.

Желая сделать обожаемой супруге, недавно осчастливившей Таяну наследником, достойный подарок, Марко велел перестроить полуразрушенную крепостицу в охотничий замок, получивший название Оленьего. С зубчатых стен на подъезжающих смотрели небольшие, но грозные корабельные пушки, а убранство было выполнено в эландском стиле. Акме полюбила «свой» замок и частенько наведывалась сюда одна или с детьми. Видя это, люди прозвали замок Приютом Королевы.

После смерти Акме за Приютом осталась приглядывать супружеская пара, приехавшая в Таяну вместе с королевой. Марко продолжал заботиться о замке и каждую осень проводил там несколько дней. Когда Стефан женился, король преподнес замок жене наследника, и Митта переделала все по собственному вкусу. В неприкосновенности осталась лишь Белая спальня, располагавшаяся в изящной уединенной башенке. Комната была так хороша, что даже притрагиваться к ее убранству казалось кощунством.