Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

К приятному своему удивлению, Сима довольно скоро обнаружил, что погоня не была лишена определенного смысла. Не то телега притормаживала, не то издалека казалось, будто лошадь идет быстрее, но в итоге расстояние между обессилевшим Симой и сутулой спиной возницы неумолимо сокращалось. Теперь Сима видел, что человек в телеге один. Мужчина или женщина — непонятно, но точно один. Если только остальным не вздумалось прилечь и поспать под дождем. Его уже можно окликнуть. Вот только стоит ли? Если он испугается и стегнет лошадь, Симе уже будет за ними не угнаться. Нет, надо подойти поближе. Ну-ка, прибавь ходу, летун бескрылый!

Сидевший в телеге не мог не замечать его приближения. Сима громко дышал, то и дело заходился от кашля, ругался себе под нос — одним словом, производил немало громких звуков, от которых чуткая лошадь не раз поводила ушами и косилась на преследователя правой частью своей длинной морды.

— Эй! — не выдержал наконец Сима. — Обожди на милость. Совсем с ног сбился, за тобой поспевая.

Ему казалось, что в этих местах жители говорят примерно так. Кто-то ему рассказывал. Он запомнил. Вот только правильно ли запомнил?

Возница вздрогнул, глянул на лошадь и повернул голову. Вроде мужик, а не поймешь. Толстое круглое лицо без бороды, с двумя лишними подбородками, голова, закутанная не то в платок, не то в рваной шапке, глаза близко посаженные, въедливые, взгляд из-под седых, почти невидимых бровей нехороший, острый, но только в первый момент, потому что в следующий дряблые губы растянулись в подобие улыбки, показали черные дыры вместо зубов, а хриплый, все ж таки женский голос ответил вопросом:

— Прокатиться надумал, что ли?

Никого в телеге не было. Пустая была телега. Порожняя.

— Я б тя, мил-человек, подвезла, — продолжала старуха, — да мне уже недалече тут. — Она ткнула большим пальцем за плечо, на те самые избы, которые с холма заметил Сима. — Если хочешь, сядай, мне, так и быть, не жалко. Денег с тебя, похоже, все равно не возьмешь…

Сима, не дожидаясь приглашения, уже плюхнулся в телегу с тыла. Если бы старуха отказала в помощи, он бы убил ее на месте, заколол стрелой в шею. Кто знает, может, еще придется… Но пока ему было не до нее: нужно было вдосталь належаться, надышаться и насмотреться в серое, но уже не роняющее дождь небо.

Телега затряслась под ним. Сима почувствовал себя младенцем в огромной люльке. Причмокнул, представив тяжелую грудь кормилицы Кадмона, когда та захаживала к нему в спальню вечером по пути домой. Вот бы вернуться сейчас в то замечательное время! Никаких страхов, сплошные ожидания и надежды, уют чужого богатства и полная голова замыслов, немногим из которых удалось воплотиться. Сейчас он уже не мог вспомнить, как звали ту кормилицу, но грудь у нее была что надо! Особенно левая…

— Сам-то откуда? — разогнала его сладкие грезы старуха.

Сима поднялся на локте и задрал голову. Старуха уже не смотрела на него, занятая поводьями. При желании ей можно было просто свернуть круглую башку, не прибегая к стреле и лишний раз не пачкаясь.

— Меня Радэллой кличут, — так и не услышав ответа, продолжала женщина. — А тебе люди какое имя дали, мил-человек?

— Тангай, — ответил Сима первое, что пришло ему в голову.

— Знавала я одного Тангая, — подхватила старуха. — Ты на него непохож. Он дровосеком был. Помер, поди, небось.

— Не знаю, других Тангаев не встречал, — легко соврал Сима и подложил руку под голову.

Телега раскачивалась и подпрыгивала. Возница из старухи получался никудышный: она то перетягивала поводья, отчего несчастная кляча дергала вперед, показывая норов, то отпускала совсем, приводя животное в недоумение и заставляя останавливаться в нерешительности. Вскоре у Симы снова разболелась голова, его мутило, а голодный желудок выворачивало наизнанку.

— Хочешь, я поведу? — не выдержал он и перевернулся на живот.

— Да ничего, отдыхай, недалеко уже, — ответила старуха, не оглядываясь и только усерднее понукая то, что когда-то родилось, чтобы быть лошадью. Сима не послушал ее и подсел рядом на козлы. Старуха бросила на него не испуганный, но подозрительный взгляд. — А справишься?

Сима пожал плечами, принял из мокрых варежек поводья и попробовал заставить конягу прибавить ходу. Получилось не сразу, но получилось. Во всяком случае, телега покатила ровнее.

— Значит, Тангай, говоришь? — переспросила старуха. Сима, не глядя на нее, хмуро кивнул. — Хорошее имя. Тот Тангай, которого я давным-давно позабыла, был мужик исправный. Когда жена у него померла, все к дочке моей сватался. Да, весело было. — Старуха прыснула, что-то вспоминая. — Да мы его дружненько отвадили. А что толку? Живет невесть где, почитай, на другом конце мира. Целыми днями на заготовках пропадает. Кому такой муженек нужен, спрашивается?

— А у вас тут что, большой выбор? — не сдержался Сима.

— Выбор не выбор, а за первого встречного нечего выскакивать, — усмехнулась старуха. — У меня вон теперь внучка на выданье, так я и ее кому ни попадя не отдам.

— Значит, дочка все-таки замуж вышла, — сообразил Сима.

— Так а чего не выйти-то? Конечно, вышла. Только померла, так и не родив. А внучка — дочка сына моего. Девочка прекрасная. Трудиться любит. По дому всегда все приберет да приготовит. Стряпать умеет похлеще меня. А уж лучше меня стряпать мало кто может.

«Зачем ей взбрело в голову все это мне рассказывать?» — подумал Сима, но промолчал, продолжая слушать вполуха.

— Сына тоже уже нет. Он на заставе служил, той, что первой еще по осени сгорела. Может, и не погиб, конечно, раз я его тела не видала. Так ведь был бы жив, вернулся бы, скажи? — Сима кивнул. Его внимание куда больше привлекали приближающиеся избы. — Вот и я так думаю. А жене его, Квалу ее забери, только того и надо было. Вильнула хвостом и в Малый Вайла’тун подалась чуть ли не наутро, после того как новости из Пограничья пришли. Дочку мне оставила. Хоть за это ее благодарю. Да а чего благодарить-то, ей бы та только в обузу была… Слышала, она теперь у какого-то эделя тамошнего живет, на содержании, причем таких, как она, говорят, у него аж целое стадо. — Старуха снова засмеялась удачно подобранному слову. — Ну и пусть. Лишь бы не возвращалась. А уж мы с Пенни как-нибудь проживем.

— И сколько же твоей Пенни зим? — поинтересовался Сима, поинтересовался довольно искренне.

Прежде чем ответить, старуха внимательно посмотрела на него, однако, наверное, не увидела перед собой ничего, кроме замученного бедняги, потому что честно призналась:

— Не считала, но думаю, что тринадцать или четырнадцать. А тебе зачем?

Сима любил этот возраст. Обычно ему попадались подружки постарше, но на его веку было несколько случаев, когда удавалось заполучить пленницу — ровесницу этой Пенни. Бывало, правда, много слез и крика, но Симе особенно нравилось покорять непокорных. Особенно если они сопротивлялись не от стыда, а от страха.