Елена Белова - Звездный дождь

Ступени лестницы были не из гранита, а из мореного дерева. Говорят, южный народ саюри к тому же натирает это дерево особыми смолами. Поэтому со временем изделия из него не портились жучком, не гнили и не выветривались. Только древесные узоры проступали ясней – будто под медвяным воском.

Редко, ох редко из такого материала делали лестницы. Разве что в очень богатых домах. Или здесь, в башне Опоры.

Мягко ступая, Митрес прошел последний пролет драгоценной лестницы и вышел на обзорную площадку. Тот, кого он искал, был здесь.

Силуэт мужчины в зелено-коричневой, а теперь просто темной мантии почти сливался с чернотой небес, и сначала непривычный взгляд уловил лишь участок темноты на краю площадки. Темноты, словно проглотившей несколько звезд. Потом глаза Митреса уловили седые волосы, рассыпанные по плечам, и неясно белеющие в темноте кисти рук.

Опершись на камень башенной ограды, провозвестник Михел, Верховный столп Ордена Опоры, любовался звездным небом.

Митрес помедлил с обращением, ожидая, когда его заметят. Да, его послали, причем не кто-нибудь, а Проводник Дисок, но вторгаться в размышления Верховного…

– Да, Митрес?

Заметил.

– Я…

– Потом. Иди сюда. Посмотришь звездопад…

Вот это да!

– Но разве… учитель, разве он сегодня?

– Да… Это мой последний.

Но как же? Предупреждения ведь не было.

– Но я…

– Все подождет. Смотри. Начинается…

Иссиня-черное небо прорезала первая золотистая полоска. Рассыпая нежные, еле заметные искры, она коснулась кромки черного леса и растаяла. Но в небе уже расцветали три новые. Серебряная, алая, белая… И еще, и еще. Сверкающие линии пересекались, расходились, вспыхивали целыми роями, кипели дождем разноцветных искр. Словно там, где-то наверху, порхала, отряхивала перья стая сказочных огонь-птиц…

Забыв обо всем, затаив дыхание, Митрес смотрел на это огненное действо. Красиво. Как же красиво…

Он знал, что такие дожди бывают не каждый год… кажется, раз в тридцать семь лет… или раз в пятьдесят семь… что в это время все нормальные люди стараются прятаться под крыши… но сейчас об этом не думал. Просто смотрел, как полыхают в небе огненные змеи и расцветают пламенные лилии.

Звездный дождь.

Он стоял и смотрел… смотрел…

Пока сзади не послышался топот.

– Провозвестник Михел! – яростно прошипел знакомый голос. – Почему? Вы знали! И вы…

Провозвестник не обернулся. Легко прошуршала зеленая мантия – Михел пожал плечами.

– Да, не сказал. Не захотел.

– Вы… выживший из ума старец! Вы понимаете, какой это риск?!

– Да, – темные глаза старика отражали поредевшие вспышки гаснущего звездопада. – Да… Мне бы только знать, правильно ли я поступил…

– Какого числа родился ваш ребенок?

– Дык, господин… кто ж такое отмечает? – Мужик комкал в руках шапку и смотрел на стол приезжему орденцу. Там почти ничего не было, только свиток, перо-трубочка и кувшин. Как раз кувшин притягивал внимание мужика с неодолимой силой. Селищанин сам видел, что посудину приезжему принесла не кто-нибудь, а тетка Китра. А уж у нее зерновуха… язык проглотишь. – Летом. Травы косили неделю. Вернулся – а он тута вот.

– Может, жена отметила?

– Не, господин. Звиняйте пожалуйста… – мужик адресовал кувшину виноватую улыбку. – Баба, известно дело… того она. Без понятия. Да и не по обычаю то. Сами знаете.

Кувшин остался безответным – наверное, не знал. А вот орденец почувствовал, как закипает от злости. Проклятые приметы – не отмечать дату рождения ребенка! В домах новорожденных даже календари сжигали, чтоб не дай Судьбина, не проболтаться. Считалось, что если злые духи узнают про нового человечка, то до наречения первого имени погубят и его, и родителей. Орденцы боролись с суеверием как могли, но в городах и то получалось плохо, а уж тут… попробуй втолкуй тут что-то, если впрямую говорить нельзя.

В городах, кстати, пытались объявить награду, но тоже без толку – желающие заработать денежку притащили и своих младенцев, и чужих, и вовсе не младенцев. Даже пятилетних-семилетних притаскивали, жадобы.

Нет, без толку, все без толку. К тому же лишние слухи Ордену ни к чему. Да и хлопоты. Придется подождать.

– Ладно, иди.

– Прощевайте, – мужик старательно поклонился кувшину и осторожно закрыл дверь, не подозревая, что уже спустя пушинку тот с грохотом разобьется о стену. Орденцы тоже люди.

– Латка! Латка! Девчонка ты негодная, а ну поди сюда! Латка!

Молодая женщина сердито запахнула на груди рубаху и, осторожно ступая босыми ногами по росной траве, подошла к ближнему малиннику.

– Лата! Иди в дом, маленький плачет!

Девочка в старой, перешитой из материной, рубашке сжалась на ветке дальней груши редкостного сорта "златеника". Маленький каждое утро плачет. И каждую ночь. Она уже замаялась и петь, и колыбельку качать. А груша ранняя, ее сегодня оберут, и все, попробовать даже не получится. Отец строго-настрого запрещает трогать – ведь в городе за каждую такую грушу одну резку дают. Целую монетку медную. Урожай продашь – богатым станешь. Правда, богатство почему-то запаздывало – то маленький родился, то отец с кем-то об заклад побился – пришлось платить, то родичи на постройку избы одолжили, а сами "с дождиком смылись". Словом ни денег, ни груш. Только паданцы зеленые. Но они ж невкусные.

А Лата уже неделю как присмотрела себе грушку – с румяным бочком, блестящую на солнце. Неужели не удастся попробовать?

– Ах вот ты где, негодница! – голос матери послышался совсем рядом, и девочка резко подалась назад, нечаянно сшибив локтем одну из груш.

– Ой…

– Что там у вас? – на крыльцо, зевая, вышел отец. – Ах ты, злодейка!

И тут хрустнула ветка…

– Ваша милость! Тир! Проснитесь!

– М-ммммм…

– Ваша милость! Вы велели разбудить вас на рыбалку!

– Уже не велю. Уйди.

Слуга удалился, тихо прикрыв дверь, но сон не вернулся. Глупый какой сон. Про груши, про девчонку с облупленным носом. Во трусиха… Свалилась она с того дерева, что ли? И глупая. Почему она не потребует эту грушу? Надо требовать, тогда дадут. Не понимает, потому что девчонка.

Тир повернулся на постели, не удостоив взглядом резное блюдо, полное груш и орехов. И уплыл в другой сон, приятный и привычный – про то, что с границы вернулся папа…

Утренний холодок чуть пощипывал босые ноги.

Смотритель над рабами зевнул – солнце только поднималось – и спешно сотворил над раскрытым ртом охранительный знак, чтоб не влетело порождение Злиша, третьего, лишнего божка, не внесло порчу. Жалко. Син бы хотел, чтоб с нехорошим человеком, который обижает маму, случилось что-то плохое. Хоть немножко. Он вздохнул. Пока ни одного порождения он не видел. Может, их надо приманивать, как рыбу или птичек? Он ковырнул пальцем ноги камушки на утоптанной площадке. Почему они так долго стоят?