Ярослав Веров - Двойники

Профессор Кляйне, довольный проделанной работой, собирается спровадить гостей восвояси. А дюк, согласно полученной инструкции, требует повторения опыта, добавляя, что «в науке важна воспроизводимость результата». Откуда взялись эти слова, Глебуардус и сам не ведает. Профессор смотрит на гостя, кажется, с уважением и кивает ассистенту на койку:

— Ассистент, прошу.

— Я хотел бы воспроизвести последний эпизод.

В темноте дюк без труда забирает линзу и, отсчитав тридцать секунд без двух, водворяет ее обратно и отступает назад.

— Ну-с, ассистент?

— Всё то же, герр профессор. В точности как тогда.

— Есть новые подробности? — спрашивает полковник.

— Никаких. Топор и кровь, — с трудом ворочая языком, расслабленно произносит ассистент. — Мне бы водочки, герр профессор, совсем расслабило.

Профессор берет мензурку и по делениям наливает спирту.

— Итого, сегодня минута тридцать. Вам полагается сто пятьдесят граммов. Примите. А вас, господа, я уже не задерживаю.

Дюк и Кэннон самостоятельно приставляют лестницу и карабкаются наверх. Уже на лестнице дюка заставляют обернуться слова ассистента:

— Убийца в чиновничьей шинели, как у асессоров. Лицо невзрачное, не запомнил.

Дюк и Кэннон шагают вдоль заводской узкоколейки. Полковник, не теряя присутствия духа, разбирает ситуацию:

— Итак, судя по всему, Измерители переходят в атаку: изобретение им известно, направление первого удара тоже — это вы. Но всё это, как говорится, бабушка надвое молвила. Изобретение может оказаться не тем, не эпохальным, дезинформацией. Кляйне, само собою, придется ликвидировать, лабораторию прикрыть. А что касается вас, ваше сиятельство, то вы не беспокойтесь. Наше ведомство примет все меры. Установим наблюдение, лиц в штатских шинелях будем задерживать и обыскивать, наши агенты службу знают. А что до вероятностей профессора, то есть ведь и иной способ проникновения в будущее. И этим занимается совсем другая группа людей, Кляйне об этом неизвестно. Этой группой руковожу я, ну а о нашем методе я вам докладывал в свое время. Мы умеем видеть сны, ваше сиятельство. А что до профессорских нонсенсов, касаемо сгустков э-э… вероятности, то это решительная чушь. Великий день для нашей борьбы! Никаких случайностей — всё предопределено! Всё дело в вас, дюк, в вашем личном присутствии. Я теперь вижу, что не ошибся в выборе руководителя. Вы — личность в высшей степени необычайная: ваши необычные сны, ваши странные приват-доценты. Но главное: все эти годы меня терзает один вопрос — как всё же вы, ваше сиятельство, добрались до верховного жреца ацтеков? Поверьте мне, жандарму, военному, сообщенная вами официальная версия не стоит и ломаного гроша.

Дюк вновь берет в руки свою карту. И долго глядит на тонкий пунктир тропы через перевал. Всего лишь узкая, местами непроходимая из-за осыпей тропка. Как пуповина, связующая мир таинственных умерших богов с обиталищем Смеющегося. И через эту ненадежную, рвущуюся пуповину старые боги отомстили своему могильщику. «Забавная у меня роль выходит».

«Нет никаких богов. Пустое это. Некому мстить».

Глебуардус собирает бумаги со стола, относит папки в шкаф. Жандарм понимает правильно: проникновение в храмовую долину — дело невозможное. Но разбираться, как всё это произошло, Глебуардус никогда не желал. Провидение выше понимания. «Довольно мне того, что я был в этом соучастником Богу».

Ветер наконец-то разорвал пелену туч, висевших над городом. И в открывшиеся небесные окна хлынули яркие полнозвучные лучи. Лучи предвещали наступление поры декабрьских погожих дней, обильных солнцем и звенящим морозным воздухом.

Над городом вспыхнули тысячи золотых свечей. Снопы света дробились на куполах соборов, на золотых крестах, на маковках церквей и часовенок. Город Тысячи Храмов вдохнул полной грудью свежий, наполненный светом воздух и устремился ввысь, к средоточию света — юный царевич в золотой короне в мольбе о всех своих чадах.

Тесное пространство кабинета озаряется нежданным светом. Глебуардус подходит к окну, смотрит на небосвод, на город, раскинувшийся искрящимся золотом внизу, у подножия Воробьиных гор, на сверкающую Кляузу, широчайшую, невозмутимую, вечно сонную, а сейчас полыхающую тысячью самоцветов, на серебряные ленты притоков: Теренги-реки, Несуглинки, Охты.

Маленький паучок, спустившись на паутинке с карниза, пытается вернуться наверх, напуганный внезапным солнцем. Он болтается на фоне окна, перебирая лапками, раскачиваясь и тыкаясь в стекло. Глебуардус невольно улыбается, глядя, как комаха вновь и вновь порывается подтянуться на своей паутинке. Маленькая рядом с человеком, даже не ведающая о нем, деловито борется с превратностями бытия. Что-то безусловно братское с человеком есть у этого паучка, что-то роднит их — эта беззащитность и эта могучая сила, что вытягивает траву сквозь асфальт, эта безудержная сила жизни, проникающая через все препятствия, вопреки смерти рождающая вновь и вновь, эта незыблемая опора мира.

Тихо и покойно. Паучок наконец совершает что-то такое, что позволяет ему взлететь на своей паутине, как на лифте в поднебесье карниза.

Глебуардус видит уже не окно, а иное, освещенное иным солнцем пространство. Перед ним двое — высокие атлетически сложенные мужчины, одетые в сверкающие доспехи развевающихся одеяний: Голубцов и Пимский. Внимательный серьезный взгляд Данилы и понимающий, сочувственный, вспыхивающий искрами неудержимых смешинок взгляд Пима.

— Приветствуем тебя, Глебуардус Авторитетнейший. Добро пожаловать в земли Солнца Мира, — произносит Пимский. — Теперь твое внутреннее зрение открыто, и мы можем общаться с глазу на глаз.

— Это значит, Глебуардус, истинный человек в тебе уже родился, и даже окреп, можно сказать — возмужал, — говорит Данила. — И сейчас наступил момент выбора.

— Иди к нам, Авторитетнейший, здесь хорошо и много света, — продолжает Пимский. — Понимаешь, если ты останешься на Гее, тебе будет тяжело. Душа будет рваться сюда, а мир не пустит. Помнишь меня? Совсем не такой я был, правда?

— Мучился ты изрядно. Да, у вас хорошо, я уже это чувствую.

— Почему «у вас»? Это и твой мир.

— Я знаю. Но, господа, вы же видите, что творится здесь, у меня?

— Мы всё видим, даже больше, чем ты, — говорит Пимский.

— И тревожимся за тебя. Но, Глебуардус, дела сейчас тяжки не в одном лишь твоем мире, но во всех землях Геи. Близится решительная битва.

— В общем-то, дюк, ты уже давно в нее ввязался. И идешь, как всегда, напролом. Не представляю, право, как бы ты мог действовать иначе.

— В таком случае, господа, поговорим о моей боевой задаче в этой битве. Чем я буду полезен, оказавшись у вас?