Ярослав Веров - Двойники

— Ну-с. Что, никто не курит? А я вот сигару выкурю, люблю после обеда. Нет, скорее после ужина, да и то за карточной игрой. М-да. Пожалуй, лучше трубочку, — и Глебуардус потянулся за одной из бережно разложенных в малахитовой чаше трубок.

Пимский бессмысленно листал тома Верова. Разбой озирал огромные шкафы, набитые книгами, и думал о странностях жизни. О том, что дюк знает его секреты, которые Иван никому не открывал.

Все трое расположились в креслах, ближе к окну. Раскурив трубку, Глебуардус Авторитетнейший обернулся к Пимскому:

— Ну что? Вспомнил?

— Что?

— Наш разговор во сне.

Иван вздрогнул. Ему опять захотелось немедленно уйти.

— Наш разговор? — вяло спросил Пим.

— Ну да. Скажешь, раз во сне, значит, неправда? Не отвертишься. Вот, Иван, в чём дело, — обратился Глебуардус к Разбою. — Нам троим снятся удивительные сны. Пимский утверждает, что ему ничего не снится, так он просто ленится вспомнить. Во снах этих мы видим друг друга. События в них развиваются в двадцатом столетии. Именно в одном из таких снов вы, Иван, жаловались мне на последний поход.

— Я припоминаю, но я ведь спал! Как такое возможно, чтобы и вы!..

— А! Слышишь, Пимский, а ведь в его снах о двадцатом и ты бываешь.

— Что из того?

— Так вы, дюк, помните, что я вам говорил об этом дурном «походе»? — спросил Иван.

— Слово в слово.

— И вы знаете, в чём дело?

Разбой сейчас был вполне уверен, что дюк всё знает, ведь недаром, в Морскую войну, он проник в магическую пирамиду ацтеков. Ему теперь, быть может, и не такие тайны открыты.

Но Глебуардус ничего пока объяснять не стал.

— Сны о двадцатом веке прошу считать данностью и не строить гипотез. Что же до «последнего похода», то это сюжет из романа Верова. Но не этого, — Глебуардус кивнул на двухтомник, который Пимский уже оставил в покое, положив на стол, — а того, что живет в именно что двадцатом столетии, мире наших снов. Как события из его романа смогли вам присниться, не ведаю. Но теперь у нас имеется это, — он вновь кивнул на книги. — Попробуем извлечь из них максимум полезного. Ну-ка, дай-ка полюбопытствую, — и Глебуардус взял со стола книгу. — Та-ак-с. Роман «Лес зачарованный». Посмотрим…

— Можно? — спросил Иван Разбой, потянувшись к столику, и, взяв другой том, принялся его листать.

Пимский сидел и смотрел в потолок. Он чувствовал слабость и думал, не подремать ли ему.

Глебуардус же углубился в дебри романа и, кажется, потерял интерес ко всему окружающему. Пим еще посидел, а затем стал подремывать. Но задремать как следует не вышло, так как Иван вдруг хмыкнул и громко произнес, почти выкрикнул, никому особо не адресуясь:

— Вот! Лечение от сонной раздвоенности у древних кефалхов.

— Что? — Глебуардус Авторитетнейший поднял голову. Взгляд его был, однако, далек от местных событий.

— То же, что и у меня! Хотя, конечно, способ лечения — это он насочинял. Жаль, а то бы я попробовал полечиться. Хотя, — Иван разочарованно вздохнул, — этого парня тоже не удалось вылечить. Но зато дальше: «Высланный в погоню отряд из сорока воинов окружил пещеру Мура. Солдаты провели весь день незамеченными, решив напасть ночью, врасплох. Даже двое чутких, самых осторожных рабов Мура, посланные за водой, не обнаружили чужого присутствия. С наступлением сумерек в пещере разожгли огонь. Ужин был скромным, так что большая часть беглецов улеглась, мучимая голодом. Вскоре все уснули. И только три охранника, из рабов, безмолвно несли стражу. Уснул и сам Мур. Как обычно, он попал в мир огромных домов и самодвижущихся экипажей. Он ехал в одном из таких вместе с симпатичной брюнеткой. Ее волосы развевались на ветру, она шутила. Они ехали к морю. Уже можно было бы различить шум прибоя, если бы его не заглушал мотор.

Воины царя Киркура разом ворвались в пещеру и в считаные минуты изрубили всех спящих. Мур лежал в луже крови с рассеченной как орех головой. Но он всё так же ехал в своем экипаже, именуемом Машиной, улыбаясь счастливому лепету возлюбленной». Это, собственно, конец. Кстати, как раз в моем сне есть машины, которые самодвижутся. И вертолеты есть…

Иван Разбой окинул обоих собеседников утвердительным взглядом и, задумавшись, стал ходить из угла в угол.

Пимский откинулся на спинку кресла и собрался было вновь закрыть глаза. Промямлил:

— Это не Мур, а мура собачья. Язык отвратительный. Развел Глебуардус сыр-бор, понимаете, из-за графоманства. Какие-то черные люди… — и закрыл глаза.

Глебуардус снова углубился в изучение «Леса зачарованного».

Через полчаса расстановка была следующей: Разбой, находившись, сел. Уставился в окно, почти не моргая. Пимский посапывал. А Глебуардус читал.

Но вдруг он оторвался от книги:

— Послушай, Пим. Ты всё же ученый. Как ты объяснишь такое. — Глебуардус зачитал: — «Когда некто исчезнет из всех N миров, ты, о Могучая, станешь хозяином самой себя. И все миры, текущие через тебя в своей подобности, содрогнутся от твоего Ужаса».

Пимский проснулся, недоуменно посмотрел на дюка и зевнул.

— Это как бы о… Впрочем, Мур вроде бы был одновременно в обоих мирах, — обронил Иван.

— Одновременно! Они были в разных мирах. При чем здесь одновременность? Пимский, объясни, наконец, ему!

— Не желаю ничего никому объяснять, — вяло произнес Пим.

— Но что же это может быть? — спросил Разбой.

— Вот! — Авторитетнейший улыбнулся. — Вот я и задаю сей вопрос нашему профессору: что значат эти N миров?

— Мне? Какой же я профессор, приват-доцент, ни то ни сё.

— Тебе, милейший, задали вопрос, — направил Глебуардус поток его мыслей в нужное русло.

— Вопрос, что ж. Вопрос, само собой. В том смысле, что нуждается в ответе. А ответа, как известно, без вопроса не бывает. Это достоверно так. Эрго, и стало быть…

— Ваня, не в службу, а в дружбу, встряхни-ка ты этого малого, — попросил Глебуардус.

Разбой подошел к Пиму и крайне нерешительно попытался потеребить его плечо.

— Сейчас, сейчас. Отвечу, не извольте беспокоиться, и попрошу без суеты. Хороший ответ не терпит суеты… Кто бы из великих это мог сказать? А? Не припомню. Господи, я ничего не могу вспомнить… Кто я? Откуда, зачем? Длящаяся череда жизненных дней. Чьей жизни? Моей? Да кто я? Зачем?

— Кажется, я понял, — Глебуардус Авторитетнейший поднялся с кресла и подошел к двери. Приоткрыл ее:

— Самсон! Принеси, будь любезен, на три персоны. И орехов бы земляных, да покрупнее.

При виде янтарной жидкости, царственно-отчужденно заполняющей собой рюмки, Пим Пимский стал преображаться. Печать идиотизма на его физиономии пропала, сменившись выражением живого интереса. После первой рюмки Пимский предложил не мешкая перейти ко второй. После второй принялся за орех. С видимым удовольствием специальным большим ножом иссекал губчатую, сочащую скорлупу. А отложив нож, разлил по третьему кругу.