Amargo - Хороший ученик

Остаток дня я провел в Министерстве, глядя на экран ноутбука, читая донесения Ларса, но так ничего и не дождавшись. Положение в Хогсмиде немного улучшилось — стиратели покинули деревню, антиаппарационные чары были сняты, но полицейские пока оставались, а у Министерства продолжали митинговать протестующие. Ларс нашел информацию по трем именам, но она ничего не прояснила — официально все эти люди служили на рядовых должностях в Отделе магических происшествий и катастроф. Ближе к вечеру он навестил секретаршу Бруствера и, вернувшись, рассказал, что министра целый день не было, и никаких распоряжений от него не поступало.

Перед самым уходом мне позвонил Поттер: днем его вызвал глава Отдела магического правопорядка, сделал втык за "самовольное и наглое" посещение тюрьмы и запретил впредь подобное самоуправство, а также напомнил о своем желании увидеть, наконец, результаты следствия по похищению анимага. Я выразил сочувствие, не скрывая ухмылки, однако Поттер был слишком зол на начальство и не смог оценить ситуацию по достоинству.

Вечером я заглянул в лондонскую квартиру проведать Мадими. Еще в прихожей, не успев даже закрыть за собой дверь, я услышал доносящийся из комнаты вопль монаха.

— Где тебя носило! — орал он. — Я здесь уже трое суток изнываю, я потерял всякую надежду! И почему, когда ты нужен, тебя нет?!

Я вошел в комнату. Мадими дремала у себя в гнезде. Монах, выпучив глаза, в нетерпении метался внутри рамки.

— Что с тобой стряслось? — с интересом спросил я.

— Со мной стряслось ожидание! — патетически воскликнул монах. — Я чуть не умер от волнения и скуки!

— Зачем ты меня ждал?

Монах перестал валять дурака и постарался принять серьезный вид.

— Пока ты выражал нам презрение своим отсутствием, — сказал он, — я проводил часы и дни, чтобы передать тебе важное сообщение от Харальда. Ты не знаешь, кто такой Харальд. Я тебе скажу. Помнишь всадника на драконе, что летал вокруг Азкабана? Вот это и есть Харальд.

— Значит, ты все‑таки выучил язык?

— Я не дурак, — похвалился монах. — Правда, на английском Харальд тоже говорит. Так вот, он хочет оказать тебе услугу, однако для этого ты должен кое‑что сделать.

— Подожди, — я развернул стул и сел напротив портрета. — Что у него может быть за услуга?

— У Харальда несколько картин. Одна из них — в школе. А одна — в Азкабане.

Он замолчал, желая услышать вопросы, но я их не задавал, и монах не выдержал:

— Он просит тебя достать палочку, сделанную из кости. Ты найдешь ее у мастера, который держит лавку в Косом переулке. Возьми ее и принеси в подвал.

С минуту я думал, откуда всадник на драконе мог узнать о костяной палочке, а потом спросил:

— Зачем она Харальду? И как он сможет ее взять?

— Она нужна не Харальду, — ответил монах. — Она нужна тому, кто просит тебя о ней через его посредничество.

Мое сердце едва не остановилось. Я смотрел на монаха, желая верить, что правильно истолковал его слова. Видимо, мое молчание продолжалось несколько дольше, чем приличествовало в таких ситуациях, потому что монах вновь начал нервничать.

— Что ты на меня так смотришь? Я просто передал весть, — засуетился он. — Если она тебе не нравится, я тут не при чем. Я понятия не имею, что у вас за дела, а если и имею, то самое отдаленное представление. И даже если не отдаленное…

— Пожалуйста, помолчи! — взмолился я. Монах умолк.

Разбуженная нашим разговором, из гнезда появилась Мадими. Она вытянулась, подождала, пока я подставлю ей руку, и переползла мне на шею, спустив хвост с одного плеча и положив голову на другое.

— Ты вернулся, — сказала она, и я услышал в ее голосе довольство. — Это хорошо. А то твоя картина тебя заждалась.

Косой переулок был оживленным местом даже в три часа ночи. Веселые компании переходили из ресторана в ресторан, под фонарями напротив банка громко хохотало несколько человек. Я не стал стучать в лавку Олливандера, вместо этого сделав крюк и подойдя к задней двери его дома в узком, сыром проулке. Здесь было неестественно тихо; в проулок выходило еще несколько старых дверей, вдоль стен стояли круглые мусорные баки, из которых доносился шорох возившихся крыс, и создавалось впечатление, что время здесь остановилось еще пару веков назад.

Пришлось довольно долго дергать за старомодный шнурок звонка, прежде чем засов отодвинулся, и дверь немного приоткрылась. В черноте проема появилось что‑то грязно–серое, потом в лицо мне ударил свет, показавшийся ярким после темных переходов между домами. Наконец, дверь открылась шире, впустив меня внутрь. Я оказался в начале небольшого коридора, слева от которого располагалась крошечная кухня, а в конце виднелась дверь в лавку и лестница на второй этаж.

Олливандер в белой ночной рубашке ковылял к лестнице. Мы поднялись наверх, и он, накинув халат, опустился в старое кресло с высокой спинкой, жестом приглашая меня занять кресло напротив.

— Вы выбрали интересное время для визита, — негромко сказал он. — Между тремя и пятью часами магия действует сильнее всего.

— Я не выбирал, — ответил я. — Закончил кое–какие дела, собрался и пришел.

— Говоря откровенно, мне казалось, вы придете немного раньше. Молодые люди совсем не ценят время, думают, его у них предостаточно…

— Я военный и ценю свое время как никто другой.

Комната, где мы сидели, не изменилась с тех пор, как я побывал здесь в семнадцать лет, однако на это раз ее освещало не солнце, а всего несколько свечей, скрадывая пространство и сужая его до небольшого пятачка посреди гостиной. Шкафы терялись в сумраке, углы — в черной тьме. Постаравшись не смотреть по сторонам, я сосредоточился на Олливандере.

— Зачем вы явились ко мне во сне?

Старик сделал недоумевающее лицо.

— Явился во сне?

— Хорошо, не являлись — просто снились, ни о чем не подозревая, — сказал я, чувствуя, как глупо звучат мои слова. — Но вы сами только что говорили, что ждали меня раньше, то есть все‑таки хотели о чем‑то поговорить.

— Уверен, что предмет, который я вам когда‑то показывал, произвел на вас определенное впечатление, — заметил Олливандер.

— Ясно. Да, произвел. Но сначала я хотел бы спросить вас о другом.

— О другом? — искренне удивился старик. Он сидел у холодного камина, закутавшись в халат, и у меня постепенно возникало необъяснимое отвращение и к нему, и к этому месту. Привыкнув к полумраку, глаза начали различать лежавшие повсюду коробки, материалы, заготовки и инструменты для создания палочек. Комната выглядела приютом сумасшедшего, одержимого одной–единственной манией. "Он совсем ополоумел, — решил я. — Может, поэтому мне здесь так не по себе? Если бы безумие было огнем, здесь бы полыхал пожар".