Gamma - Цели и средства

Это было хотя бы правдой. Геронт молчал.

— Я хочу, чтобы отец вернулся, чтобы он возродил наш род… – он судорожно соображал, мысли метались в голове и, казалось, загораживали что‑то – что‑то настолько дрянное, что об этом не хотелось думать. – Я хочу, чтобы все стало как прежде, но понимаю: за это нужно платить… Я… я понимаю, что все в точности как прежде не будет, но…

Голову раскалывало от угловатой дряни, которую Геронт поднял откуда‑то из глубин своим вопросом.

— Я не могу жить, как сейчас, отец был для меня всем, я хочу, чтобы все как раньше, я хочу, чтобы он был доволен, чтобы гордился… – частил он, а редактор в голове ужасался дикой каше мыслей, которая вываливалась с языка, не успевая превратиться в нормальный текст…

— Я хочу умереть и вернуть его, чтобы не чувствовать себя… ничтожеством.

Что‑то прорвалось внутри.

— Я хочу сделать что‑то стоящее – хоть так. Хочу, чтобы он мной гордился, хочу быть достойным имени Малфоя. Хочу, чтобы он был мне благодарен, чтобы все было хорошо, чтобы не тащить этот груз больше… Я устал быть виноватым, я устал быть не таким, неправильным, я всю жизнь делал все неправильно, я всю жизнь был недостоин, я не хочу так больше. Я хочу его вернуть, чтобы все было хорошо, чтобы все было как раньше, когда я был маленький, совсем маленький, чтобы отец… чтобы…

Геронт положил руку ему на голову, снова мазнул шершавой ладонью по лицу.

— Почему ты дрожишь?

— Меня трясет… – он остановился, отдышался. – Прости меня, Геронт, я вел… веду себя недостойно. Я… я боюсь умирать, – закончил он почти шепотом.

«И я боюсь, что вы не дадите мне того, зачем я пришел», – он хотел это сказать, но не сказал. Самое жуткое, что это не было правдой. Откажись сейчас кентавры, прогони его – он бы, наверное… почувствовал облегчение.

— Ты жалеешь, что начал?

— Я… я не знаю.

— Да. Ты не знаешь.

Руки Геронта с неожиданной тяжестью опустились ему на плечи, и Драко рухнул на колени. Уставившись в истоптанный грязный снег, дрожа всем телом, он слушал слова кентавра:

— Он глуп. Но честен. Дайте ему то, что он просит.

Огромные копыта перед ним переступили, попятились – и исчезли.

Умирающего быстро перестают считать человеком. Прячут глаза, а если смотрят, то не видят, пропускают слова мимо ушей, нетерпеливо кивая: давай, мол, не отвлекайся, сзади уже подпирают… Люк чувствовал себя невидимкой.

Как мало, оказывается, надо, чтобы стать невидимым. Никакого волшебства… Вот он, третий дар Смерти. Умирающих накрывает пола ее плаща, и они становятся никому не нужны. У кого из окружающих не мертвели глаза, когда они встречались с ним взглядом? Если не считать жену и сына, пожалуй, только у Пэт, да и то…

Несмотря на весь стерильный комфорт хосписа, несмотря на ломоту в теле после переезда, несмотря на понимание – а он прекрасно понимал, ЗАЧЕМ его привезли домой, – он был рад оказаться дома.

Ему не было больно – накатывала только слабость, вдавливая в кровать и не давая дышать. Он то часами не мог заснуть – лежал и пялился в потолок, шевеля руками и ногами, чтобы убедиться, что еще жив, – то проваливался в мутную, тошнотворную дремоту. Что‑то изменилось в нем, с тех пор как целители сказали: надежды нет. Что‑то оборвалось – и вдруг старая жизнь и давние привычки стали облезать с него, как кожа со змеи. Как волосы, что каждое утро сиделка собирала с подушки. Исчезла куда‑то угрюмая плаксивость, исчез страх, исчезла какая‑то пустая заносчивость, которую он всю жизнь считал аристократизмом… Осталось только удивленное желание жить. Хоть так. Дышать, глотать, тереться щекой о подушку, следить за пятном света из окна. Думать…

Как жаль, как чертовски жаль, что столько лет ушли впустую, растратились по мелочам. Если бы знать, если бы уметь предвидеть, если бы… Он бы все отдал сейчас за день – да что там, за час нормальной жизни. За возможность обнять Нарси – Мерлин, как же ее состарили эти заботы. За разговор с Драко – и к черту династию, пусть живет со своей сумасшедшей, если ему так нравится. За бокал… за глоток бордоского кларета – густо–розового, терпкого, отдающего смородиной. Как много он изменил бы, начни жить сначала… а впрочем, все, наверное, так говорят.

Он задремал. Перед глазами закачались хрустальные шары, запахло елкой, затрещала свечка, и ему приснилось, что он здоров, что Нарси прижимается к нему и плачет и у него на губах ее соленые слезы.

— Девочка моя… – прошептал он и не проснулся.

— Вставай.

Над ним, скрестив руки, стоял рослый вороной кентавр. Его черные волосы были заплетены в замысловатые косицы, перевитые цветными ремешками, на груди висел какой‑то – не разглядеть – знак или амулет.

Вожак. Или нет… – снова проснулся в голове редактор. Вождь. М–мерлин, какой материал пропадает…

— Умеешь останавливать кровь?

Драко осторожно кивнул, нащупывая палочку.

— Тогда готовься. Чашу!

– Episkey…

– Episkey…

– Episkey…

– Episkey…

– Episkey…

– Episkey…

Геронт прижимал к пузу бронзовую чашу. К чаше вереницей подходили кентавры, проводили рукой по острому краю, ждали, пока внутрь стекут три капли, и шли дальше, к нему. Он проводил палочкой по ране, произнося кровоостанавливающее заклятье: снова, снова и снова. Воины, женщины, дети на тонких неуклюжих ногах, снова воины – и каждый смотрел на него пристально, и этому не было конца. Последним подошел рыжий юнец – один из двоих, встретивших его. Посмотрел, оскалился, хотел что‑то сказать – но оглянулся на вождя и промолчал.

— Возьмите у него сосуд, – приказал Геронт.

Драко зашарил по карманам, вынул колбу, торопливо увеличил.

— И жезл.

Рыжий молча сдавил ему правое запястье и выхватил палочку.

Опустив палочку острым концом в колбу, Геронт ловким движением опустил над ней чашу. Кровь послушно потекла по палочке в узкое горлышко.

Драко не помнил, как закупорил и убрал колбу, не помнил, как его довели до границы аппарационной зоны.

— У тебя все равно ничего не выйдет, – мрачно сказал рыжий страж, его бессменный проводник.

Драко пожал плечами. Ему‑то откуда знать…

— Ты не получишь камень. Он принадлежит лесу.

— Камень? – он первый раз поднял глаза на рыжего.

— Брошенное в лесу принадлежит лесу! – важно произнес рыжий. – А теперь – уходи!

— Постой. Поттер бросил камень в лесу? Где?..

— Уходи!

Рыжий выхватил лук, и Драко поспешно аппарировал.

В Берлоге, раздевшись и спрятав колбу, он, пошатываясь, добрел до ванной и уставился в зеркало.

Бледная, вымазанная кровью физиономия, грязные встрепанные волосы… Он опустил взгляд на руки – те тоже были все в крови: держали палочку. Хорош бы он был, если бы аппарировал домой в таком виде…