Светлана Фортунская - Анна, королева. Книга 1: Дочь князя

Когда сестра Агата прибежала с доносом, поймав Уту на колдовстве, мать Проклея обрадовалась, и даже вознесла короткую благодарственную молитву своей покровительнице, святой Проклее Арнийской. Мать Проклея не верила в колдовство. То есть она знала, что, говорят, на равнине, в далеком королевстве Межгорья, и в еще более далекой стране магов Халкедоне, колдунов и колдуний пруд пруди. Но у них, в горской стране, хвала всем святым, такого явления пока не замечалось. До нее, конечно, доходили слухи об изгнании ведьм этими глупыми шаваб из своих поселков, одно такое изгнание даже произошло незадолго до ее рождения — из поселка шаваб, расположенного в соседней с Красной крепостью долине, была изгнана девица Хильда, как ведьма и пособница дьявола, и ее, Тинатин, отец взял эту девицу под свое покровительство. Хильда потом вышла замуж за дядю Тинатин и прожила всю свою жизнь в Красной крепости. И, уж конечно, Хильда не была колдуньей. Она просто знала травы и умела лечить и людей, и скот. Ну и что же? Любая девушка княжеского рода, воспитанная в добрых старых традициях, умела лечить скот и людей, так было принято, так было по обычаю, и девицам-воспитанницам в монастыре преподавали основы медицины.

Надо думать, эта Ута такая же лекарка, какой была Хильда. Но теперь у матери Проклеи появился повод изгнать девчонку из монастыря, и она за этот повод ухватилась. В той слабой, как она боялась, надежде, что, освободившись от влияния своей служанки, ее племянница станет более сговорчивой и податливой.

— Что, ты говоришь, она шептала? — спросила настоятельница сестру Агату.

— Не расслышать было, матушка. Но это была колдовская тарабарщина, ни слова не понятно. Я затворила свои уши и с молитвою приказала девке замолчать.

— Ой ли, с молитвою? — с насмешкой переспросила мать Проклея. Если не любить кого-то из ближних — грех, мать Проклея была грешна. Она очень не любила сестру Агату. Все сестры увлекались наушничеством и доносительством, но сестра Агата занималась этим неблаговидным делом со страстью, вкладывая в него душу и посвящая все свободное от служб время. Мать Проклея подозревала, что усердие сестры Агаты не ограничивается стенами монастыря, и что в своем доносительском рвении эта монахиня наушничает на нее, мать Проклею, кому-то из капитула. Если бы не бесподобный голос сестры Агаты, певшей в хоре белиц, мать Проклея давно бы отослала ее в отдаленный монастырь Святой Нины, что в землях князей Горгиев.

— С молитвою, матушка, с молитвою, — запела своим дивным контральто сестра Агата, перебирая четки. — Ну, один раз не удержалась только, назвала девку мерзавкой, но ведь, матушка!.. Как иначе назвать ее, когда творит такое непотребное дело в стенах святой обители? Колдовство!..

— За сквернословие прочтешь пять «Богородице» и три «Отче наш», — сказала мать Проклея. — Иди, приведи девицу… Да постой, — мать Проклея только сейчас заметила четки из драгоценного гагата в руках сестры. — Где ты взяла это?

Сестра Агата смутилась.

— Дар мне от жены князя Варги за пение во славу Божью… — неохотно произнесла она.

— Дай сюда, — мать Проклея протянула руку. Сестра Агата повиновалась.

— Забыла, матушка, забыла устав, — укорила мать Проклея, — что сказано? «… Да не будет у меня имущества, кроме общего с сестрами…» И еще: «…Да не коснутся персты мои золота и каменьев самоцветных…»

— Это же просто гагат, это же не лалы! — чуть не плача, оправдывалась сестра Агата.

— Самоцветы это, матушка. А за нарушение устава носить тебе власяницу неделю, да к тому же во всю неделю читать вдвое молитв против положенного. Возьмешь у сестры Елены деревянные четки, чтоб со счета не сбиваться. Да смотри мне, молиться с благоговением и смирением!.. Иди же за девицею, да скажешь сестре Елене, чтоб ко мне зашла за этими четками, в сокровищницу их положить. Мир тебе.

— И тебе, матушка, — отозвалась сестра Агата, пряча руки в широкие рукава монашеского балахона и низко надвигая клобук.

Оставшись в одиночестве, мать Проклея приблизилась к окну, чтобы получше рассмотреть четки. Искусный резчик на каждой бусинке изобразил какую-либо картину, иллюстрирующую Священное писание. Было здесь и возвращение блудного сына, и пир в Кане Галилейской, и воскрешение Лазаря, и много еще всего. А бусинки были совсем небольшие, в лесной орех от силы. Мать Проклея восхитилась тонкостью исполнения — у персонажей можно было даже различить лица. Местами — там, где пальцы особенно часто полировали бусины, резьба стерлась. «Вещь ценная, и не дело мусолить ее ежечасно, — подумала мать Проклея, — самое ей место в сокровищнице…»

Робкий стук в дверь оторвал ее от созерцания. Мать Проклея бросила четки на стол, заваленный бумагами — перед приходом сестры Агаты она занималась проверкой монастырских счетов, — села в кресло с высокой спинкой, каковое ей полагалось по сану, и сказала, заранее нахмурив брови: — Войди с миром.

— Мир тебе, матушка, — сказала Ута, входя боком в узкую дверь.

«Девчонка-то раздалась на монастырских хлебах, — с неудовольствием подумала мать Проклея, — ишь, бока-то какие наела, а была тоща, что палка…»

Ута действительно поправилась, платья, привезенные ею из дома, грозили разорваться по швам. Это было лишним поводом для неудовольствия настоятельницы — ее племянница как была бледненькой худышкой с костлявыми руками и тонкой шеей, так и осталась. Эта же шаваб — кровь с молоком, щеки пышут румянцем, косы золотистые в три ряда вокруг головы, глаза голубые, даже синие… Мать Проклея представила себе Аник в ее вечном черном платье на фоне этой яркой красотки, и даже приглушенно застонала. «Гнать, гнать ее, в три шеи гнать подальше», — раздраженно подумала она.

— Тебя беспокоит что-то, матушка? — участливо спросила девица.

— Скорблю о грехе твоем, — сказала мать Проклея. — Сестра Агата донесла мне о том, чем ты занималась в саду — даже вымолвить противно!

— Матушка, но я ничем таким грешным не занималась, — возразила Ута внешне смиренно, но с дерзостию во взоре. — Сестра Агата, не разобравшись, обвинила меня в колдовстве, а я…

— Слово это не произноси в стенах святой обители! — прервала ее мать Проклея, осеняя себя крестным знамением. Девица поспешно перекрестилась и продолжала:

— Прости мне, матушка, но я только хотела сказать, что всего лишь составляла лекарство для дочери князя, обыкновенное лекарство…

— Ложь! — воскликнула настоятельница. — Забыла ты, девица, — продолжала она, понизив голос, — что и мы, белицы, лекарскому делу обучены. Чтобы составить лекарство, вовсе не надобно идти в монастырский сад, не надобно на коленках ползать и наговоры шептать. Или, скажешь, наговоры ты не творила?