Дмитрий Скирюк - Кукушка

Северяне раздражались легко при малейшей обиде, притом они меньше всего могли сносить несправедливость и не любили подчиняться отношениям, не соответствовавшим их гордому и независимому духу, оттого-то некоторые по удовольствию, другие — по принуждению, как нарушители общественной тишины, не ожидая безопасности и мира на родине, покидали её навсегда и искали убежища в других местах; многие, особенно такие, у которых не было ни дворов, ни какой-либо недвижимости, из страсти к путешествиям охотно уходили и другие страны — посмотреть, подраться и для поселения. В основном пришельцы были викинги, но были среди них и «ландманы» — переселенцы.

А этот вроде был торговец. Говоря иначе — «заключивший договор». Варяг.

«Держи!» — тем временем ещё раз крикнул бородатый мореход, и верёвка, развивая кольца, шлёпнулась на дерево причала, аккурат к ногам старого лодочника. С перепугу сунув трубку в рот чашечкой книзу, Корнелис подскочил, схватил канат и заметался по причалу, топоча башмаками. Впрочем, торопиться было некуда: кнорр двигался против течения, а трактир стоял на левом берегу, и причаливать пришлось со стороны штирборта: был риск поломать рулевое весло. Кормчий дал команду сбавить ход и подводил корабль медленно и осторожно; даже такой старик, как Корнелис, десять раз успел бы завести петлю на старое причальное бревно. Пока он отдувался, вытирал платком вспотевший лоб и стряхивал с груди просыпанный пепел, на корабле уже бросили вёсла и начали подтягиваться. Ещё мгновение — и предводитель спрыгнул на мостки, не дожидаясь окончания швартовки.

— Здорово, шляпа! — прогудел он, нагибаясь и заглядывая под широкие поля этой самой шляпы. — Ба! Корнелис, ты, что ли? Чего молчишь-то? Или не узнаёшь меня?

Дед прищурился, заглядывая мореходу в лицо, и наконец произнес с сомнением и недоверием:

— Господин Олав? Никак вы?

— Ах ты, старая ты брюква! — рассмеялся тот. — Узнал! А шесть лет не виделись.

— Да уж... — признал Корнелис. Видно было, что он не в своей тарелке. — А говорили, будто вас того... — он сделал жест пальцами, — сожгли. Или повесили.

— Ха! — усмехнулся варяг. — Сожгли? Меня? Помру, тогда сожгут, а нынче пусть и не пытаются. Как вы тут живёте? Корчма, я смотрю, совсем развалилась... Ладно, хорош трепаться. Алоиза дома? Как она?

— Алоиза... видите ли... мнэ-э... — замялся Корнелис, кусая дёснами мундштук.

— Только не говори мне, что она не дождалась меня и вышла замуж! — Норвег покачал пальцем с показной суровостью, хотя улыбка оставалась прежней. — Я её характер знаю и всё равно не поверю. Ну? Чего стоишь столбом? Я подарки привёз, сейчас мои ребята выгрузят, покажи, куда складывать.

Сказав так, гость хлопнул старикана по плечу и зашагал через плотину к дому.

— Алоиза! — крикнул он. Октавия! Я приехал! Алоиза?..

Корнелис остался стоять, глядя ему вслед и шевеля беззубым ртом.

Некоторое время царила тишина, потом началось. Предводитель викингов мелькал то в одном окне, то в другом, домочадцы бегали и голосили, что-то разбивалось, двери хлопали. С чёрного хода выскочил младший сын хозяина пристани — взъерошенный, ушастый, в одном башмаке, выскочил и хромым галопом припустил в деревню — не иначе, за подмогой (хотя какал тут могла быть подмога). Наконец всё более-менее утихло, дверь распахнулась и повисла на одной петле, варяг вышел, дикими глазами обозрел окрестности, увидел Корнелиса и двинулся к нему.

Корабль к этому моменту уже ошвартовался, часть команды спрыгнула на пирс, потопала-поприседала, разминая ноги, начала сгружать тюки и ящики, но увидала ярла и прекратила работу. Разговоры смолкли, воцарилась тишина, только чайки кричали, скользя над землёй и водой. Корнелис попятился, но чья-то рука легла ему на плечо и удержала на месте; он обернулся и встретился взглядом с высоченным рыжим мореходом. Его лицо со шрамом всплыло в памяти мгновенно — этот молчаливый тип всегда сопровождал ярла Олава в походах. Даже имя вспомнилось — Сигурд.

— Стой, старик, — проговорил он тоном, не допускавшим возражении. — Стой. Наш ярл не сделает вреда. Если ты невиновен, тебе нечего бояться. А если виновен — тем более стой.

Корнелис послушался.

Тем временем варяг подошёл к нему вплотную и остановился, глядя на него глаза в глаза.

— Как это случилось? — отрывисто бросил он, выделяя каждое слово.

— Я... — Корнелис снял и скомкал шляпу. — Я хотел сказать... Не виноватые мы, господин Олав... ни они не виноватые, ни я.

— Как это случилось, я тебя спрашиваю?! — повысил голос Олав. — Отвечай как на духу, иначе я тобой сейчас всю палубу вымою и на мачте повешу просушиться! Клянусь кровью белого Христа, вымою и повешу! Нарочно мачту прикажу поставить! Как случилось, что она умерла?

— Я хотел вам сказать, — проговорил Корнелис, опуская взгляд, — но я боялся. Вы не слушали... Три года как уж... в феврале... Холодно было в тот год, господин Олав, очень холодно. Цыгане не гасили костры, так торопились на юг. Осень стылая, зима... Рожь вздорожала, уголь вздорожал... Вода в канале в сентябре замёрзла, баржи не ходили... лёд волов держал. Выручки не было. Мы многих не уберегли, у меня у самого племянник умер... и кузина... и у мельника племянница... и у старого Жана Дааса внук... и сам Жан Даас тоже умер... Мы бедняки, а у бедняков нет выбора, господин Олав, сами знаете — зимой все хотят быть поближе друг к другу. Она много ходила, помогала, но простыла... слегла...

— А девочка? Где девочка?

Старик не ответил.

— Ты что, не слышишь меня? — Варяг ещё приблизился. — Где моя дочь?

Корнелис отвернул лицо.

Олав медленно, со вкусом сгрёб смотрителя причала за грудки мозолистой лапищей и притянул к себе так, что того приподняло на цыпочки. На доски посыпались пуговицы, сукно затрещало и пошло прорехами.

— Я убью тебя, лодочник, если ты мне не скажешь всего, что знаешь! — пригрозил варяг. — Мне сказали, что она пропала. Убежала. Потерялась. И недавно — меньше месяца назад. Это так? Ты это видел? Отвечай, я по глазам вижу, что ты что-то знаешь! Ну?! Это так?

— Так, — наконец признал старик. — Не соврали они: убежала. Они её в приют отдать хотели, а она сбежала. Только я не знаю куда. Был тут господин с мальчишкой, сундуки куда-то вёз, очкастый, с бородой. Она в один сундук и забралась, такая егоза. Я не знал, а то бы не позволил: вы ж знаете, как я её любил. Мне канальщики, когда обратно шли, рассказали. Пустите рубаху — больно!

Яльмар разжал пальцы. Старик сразу схватился за горло и зашёлся судорожным кашлем. Пошатнулся, уцепился за перила. Вытер рот.

Заморский гость молчал.

— Прости, старик, — сказал он наконец, — Прости. В сундук, говоришь, забралась?

Тот кивнул. Норманн всё медлил. Как называлась та баржа? — наконец спросил он.