Дмитрий Скирюк - Кукушка

— «Жанетта». Кажется, «Жанетта».

— Где её найти? Корнелис помотал головой:

— Не знаю, господин Олав. Я не знаю, правда. Они из Гента, и сейчас, наверно, там стоят, товаром загружаются. А может, не в Тенге, а в Брюгге.

— Так в Генте или в Брюгге?!

— Да кто ж их знает, господин Олав! Там же три канала, из Брюгге-то: в Гент, в Остенде и в Зебрюгге, хоть считалкой выбирай. Вы парочку недель побудьте здесь, подождите, может, они обратно пойдут, тогда и...

— Некогда нам ждать, — оборвал его варяг, посмотрел на облака и обернулся к кораблю. — Сигурд, Харальд! Загружайте все обратно. Ульф! Ульф?! Сматывай канат. Отчаливаем!

Он заглянул в кошель, поколебался, сорвал кожаный мешочек вместе со шнурком и сунул его в руку старику.

— На, возьми.

— Благослови вас Бог...

— Оставь при себе свою благодарность. Лучше расскажи, как они тут... как они жили.

Корнелис долго смотрел на подарок. Поднял взгляд.

— Почему вы задержались? — с горечью спросил он. — Она ждала. Она вас каждый день ждала. Они вас обе... ждали.

Викинг помрачнел и отвернулся, стиснув зубы.

— Поганые дела, — ответил он. — Я не хочу об этом говорить. Мой брат попал в беду: церковные собаки обвинили его в ереси, а король поверил. На него повесили огромный Долг, хотели испытать лумхорном. Я был в фактории у московитов, в Новгороде, и узнал об этом слишком поздно. Когда я приехал, Торкель уже был в тюрьме. Я помог ему освободиться, свёл, с кем надо, счёты, но все сбережения ушли на подкупы. Я заложил даже свой кнорр. Не было никакой возможности выбраться. Хорошо, приятель надоумил — я сыграл у Бурзе на тюльпанных луковицах; два раза выиграл, один раз проиграл, но всё равно остался в прибыли. Только так... Я дважды посылал письмо и деньги с верными людьми, а сам прийти не мог.

Старый мостовщик покачал головой.

— Они ничего не получали, — с горечью сказал он. — Ничего. Должно быть, ваших людей убили гёзы или наёмники. Они вернулись? — Варяг не ответил, и Корнелис покивал головой: — Смута в стране. Смута.

Яльмар топнул, плюнул на воду, сжал кулаки и выругался по-норвежски.

— Ну что за гнусные настали времена! — в сердцах воскликнул он. — Разве Один допустил бы такое? Разве допустил бы?

Корнелис вздрогнул и перекрестился, но смолчал.

Шли минуты. Великан-северянин не двигался, стоял: о чём-то размышляя. Лица прочих мореходов были хмурыми, движения — неторопливы. Все что-то делал». Кто-то проверял весло, другой перешнуровывал сапог, ещё один — худой и долговязый — передвигал по палубе мешки, выравнивая крен. На кнорр уже закатывали последние бочки. Не было ни зубоскальства, ни веселья, никаких «Чего мы ждём? «Ну скоро ты?» и прочих возгласов, обычных для торговцев и мореходов. Старик Корнелис поглядел на одного, на другого и ощутил холодок: на кнорре не было команды — была дружина; эти люди в любой момент готовы были взяться за оружие.

Кружили чайки. О сваи билась мелкая волна, колебля зелёные бороды водорослей. Пахло гнилью и холодной водой. Солнечное небо помаленьку затягивали облака. Темнело. На пристани оставались ещё пара штук сукна, мешки с углём, какие-то корзины и прочая разнотоварная мелочь.

— Оставьте их, — махнул рукою Яльмар. — Пусть эти заберут себе. Корнелис, возьми сукна — сошьёшь себе новый кафтан взамен этого... гнилья.

— Благодарствую, — Обветренная старческая рука со вздувшимися венами машинально запахнула разорванный ворот. — А вы, стало быть...

— Алоизу... где похоронили?

— Здесь. На кладбище, у церкви.

— Ты покажешь мне её могилу?

Корнелис кивнул:

— Покажу.

Паук пошевелил жвалами и приблизился. Оказывается, это довольно страшное зрелище — когда паук вот так идёт к тебе и шевелит серпами челюстей, с которых капает зеленоватая слюна. Просто в обыденной жизни люди этого не видят, ибо слишком велика разница в размерах. А был бы тот паук размером, например, с собаку или с крупную овцу, это увидал бы каждый. Ага. Увидел бы и испугался. До икоты, до одури, до мокрых штанов. А может, даже до смерти.

Этот паук как раз таким и был.

Травник нервно проглотил слюну, переменил стойку, отступил назад. Рукоять меча скользила от пота. Не отрывая взгляда от противника, Жуга вытер о штаны сперва одну ладонь, потом другую, перехватил меч поудобнее и стал ждать.

Когтистые мохнатые ноги царапнули пол. В движении этом не было ни злобы, ни агрессии, лишь воля и сноровка опытного хищника. Очень опытного... Чёрные бусинки глаз смотрели на добычу, и в каждом при желании травник мог разглядеть своё отражение. Желания, правда, не было. Коричнево-серая, в белёсых крапинах, шкура твари оставалась неподвижной. Жуга всё время задавался вопросом, как паук дышит, если ни брюшко, ни грудь, ни голова почти не движутся... Яд и пламя, нельзя отвлекаться! Но разве он виноват, что даже в такую минуту любопытство испытателя в нём берёт верх над рефлексами бойца?..

Меч, принесённый Теллы, был тяжеловат — Жуга к такому не привык, но выбирать не приходилось. Паук тем временем шагнул туда-сюда, слегка подался вбок, и вдруг, на первый взгляд — расслабленно, на деле — быстро-быстро, ринулся в атаку. Вскинул передние ноги, ударил ими, промахнулся и вхолостую щёлкнул жвалами. Травник стиснул зубы, затанцевал, оберегая ноги, и заработал мечом. Места для отступления больше не было — они и так играли в кошки-мышки дольше десяти минут; сначала он заманивал чудовище туда, где на восьми ногах было не развернуться, потом паук сам воспользовался этим и оттеснил человека и угол. Теперь брала своё усталость.

Панцирь на паучьих лапах очень прочный. Лезвие скользило и вреда не причиняло, но Жуга сумел отбить атаку и получил некоторый простор для манёвра. Паук развернулся, словно на шарнирах, зашипел и снова двинулся вперёд.

Чем же он шипит? Или это задние лапы волочатся по полу... Аристотель писал, что у паука нет сердца как такового, а есть лишь несколько сердечных сумок, из коих одна главная, а несколько — второстепенные, и расположены они не как у человека или зверя — в левой стороне груди, а на спине, вернее — сверху, под брюшком, там, где обыкновенный крестовик несёт свой крест... Впрочем, тот же Аристотель написал, что у мухи четыре ноги, и большинство учёных мужей до сей поры не подвергают это утверждение сомнению. Хотя любой мальчишка, который умеет считать... Чёрт, чёрт!

Лапы ударили, травник едва успел увернуться. В любом случае поздно гадать, прав великий грек или не прав, — выбора уже не остаётся. К тому же в прошлые разы этот приём вполне срабатывал, хотя у травника ни разу не было возможности проверить, в сердце он попал или не в сердце-Яд и пламя, ну почему эти эльфы так ненавидели пауков?!

Финт, вольт, удар... опять удар... отбивка, выпад, два шага вперёд... Рискованно, но по-другому не получится (во всяком случае пока не получалось). Чёрные челюсти клацнули в двух дюймах от лодыжки травника, Жуга подпрыгнул, закрутил мечом, ударил вниз и чуть вперёд: отчасти — чтобы удержать равновесие, отчасти — надеясь зацелить противнику глаза. Сработало. Меч самым кончиком царапнул чёрную лаковую бусину, паук сдал влево и зашарил лапами, на краткое мгновение потеряв врага из виду. Этого вполне хватило, чтоб запрыгнуть ему на спину, перехватить меч и два раза вонзить его в узор на брюшке. Оба раза — глубоко, как только позволили клинок и рукоять; иначе не достанет.