Марина Броницкая - Я не Поттер!

— Добрый день, мистер…

— Малфой.

Широкоплечий высокий мужчина, с густой бородой и смеющимися карими глазами протягивал ему могучую длань.

— Гости Гермионы — мои гости! — он широко и искренне улыбался.

— Это мой одноклассник, Томас.

— Очень приятно, — ответил Малфой, чуть не застонав от слишком крепкого рукопожатия. — Давно хотел с вами познакомиться.

— Зачем же на улице мерзнуть? Пациент после наркоза отдыхает, давайте кофе попьем, с кексами, как вам идея?

— Нет, простите, дела не ждут и…

— Герми, опять куришь?! — рявкнул мужчина. — Нет, вы это видели? — обратился он к Драко за поддержкой. — Упрямая, как… как…

— Томас!

— Ладно–ладно, дома скажу, как кто!

— Гермиона, до свидания, — он попрощался с ней навсегда и легко приобнял за плечи. — По ступенькам осторожно поднимайся, не время падать.

Мистер Палмер покраснел и принялся топтаться на месте, как большой пристыженный медведь.

— Да я это… завтра же прибью. Все руки не доходят, пациентов без записи столько, всем не откажешь… — бубнил он в свое оправдание, проникшись справедливым замечанием. — Обещаю, ничего с вашей одноклассницей не случится. Правда, дорогая? Не будешь без меня спускаться? То есть это… подыматься… нет… ходить. Хходить без меня не будешь, а?! — переспросил он грозно.

— Томас!

Женщина готова была лопнуть от стыда за простодушие своего мужа, которым ей следовало бы гордиться и дорожить. В жизни Драко такой простоты не хватало, и чтобы не сказать чего лишнего, в последние годы он всё больше предпочитал молчать. Разумеется, Гермионе еще предстояло объяснить супругу, откуда у неё одноклассник с сапфирами на пальцах и бриллиантами в часах, но его пожелание счастья оказалось лишним — она и так была счастлива…

В центре просторной комнаты на пятьдесят втором этаже высотного здания находилось всего два человека. Их окружала белоснежная мебель модного магловского дизайнера, квадратные стеклянные вазы невероятных размеров и огромные окна на всю стену, а там, за этими окнами, текла суетливая жизнь делового Лондона. Однако если где‑то жизнь кипела, то в этой комнате она медленно гасла. С каждой каплей крови, капающей с резной рукоятки ножа, пронзившего сердце одного из мужчин.

Открытые зеленые глаза раненого еще пытались уследить за нервным шагом своего убийцы, пытались запомнить его лицо, а губы — задать вопрос, но тот, кому он предназначался, отворачивался от старого бывшего друга, не хотел помнить его таким, истекающим кровью и с пеной у рта.

Оба хорошо понимали, что каждый из них заслужил то, что получил. Один заслужил быть убитым, второй — стать убийцей, убить без приказа и отомстить. Никто не злился, но одному не хватало сил уйти, у второго имелось слишком много сил, чтобы погибнуть. Часы на журнальном столике мигали ярко–синими цифрами, отсчитывая минуту за минутой. Жаркое обеденное солнце продолжало греть оконное стекло, и неприятный запах разогретых пластиковых рам смешивался с приторно сладким запахом крови.

Взмокшего от невыносимой духоты блондина в черной футболке тошнило, и от предательства, такого понятного даже тому, кого предали, и от запаха, и от белых голых стен. Однажды, будучи маленьким и несмышленым, он отправил в дом друга своего домовика, чтобы тот отговорил его ехать в школу. Поддался странному порыву, подсмотрев слезы матери, ради мужа лгавшей о своей приверженности Лорду всему миру. Задушив Добби, он перестал быть маленьким и стал взрослым, но то ощущение собственной мерзости, такое же, как и сейчас, уже никогда его не отпустит.

Больше ждать было нельзя — он будто бы сам погибал с каждым хрипом раненого, боялся дикого желания прилечь рядом и забыть свою жизнь, как страшный сон.

Встав на колени перед длинноволосым мужчиной, он приподнял его голову и положил её себе на колени. Принявшись раскачиваться, словно ребенка баюкая, он шепотом просил умирающего закрыть глаза, просил умереть и не пытаться задать вопрос, ведь он знает ответ. Поглаживая бледную кожу лба почти убитого, он хотел одного — уйти, и тот от кого блондин хотел сбежать, решил исполнить последнее желание своего друга, так мастерски выучившего преподнесенный им же урок.

— Вынь нож…

Последовав кошмарной по своей сути подсказке, мужчина услышал скрип, видно лезвие задело ребро, затем звук разрываемой плоти, словно при разделке курицы, а затем на белый пушистый ковер хлынула алая кровь.

Министр магии прекратил бороться за жизнь спустя считанные секунды, часы успели моргнуть лишь пару раз, а молодой аристократ Драко Малфой уже вылетел из солнечной комнаты и рванул к лифту по зеленой ковровой дорожке. Им было предусмотрено все, он планировал преступление целый год, и как и Гарри в ночь перед убийством Рона, не оставил после себя ни толики предательской магии. Выйдя из душного здания и вдохнув еще более душный и пыльный августовский воздух бетонного лабиринта, мужчина поднес к свету саднившую ладонь и содрогнулся. Царапина от лезвия кинжала, глубокая и кровоточащая, она не оставляла шансов на безнаказанность, ведь капля крови — самый явный след, его личный отпечаток, и медлить было нельзя.

Ворвавшись в комнату с остывающим трупом, молодой человек подбежал к своей жертве и содрогнулся еще раз, но на этот раз от постыдных для любого мужчины рыданий. Клинок сиял первозданной чистотой и отливал стальным блеском, ведь последняя мысль умирающего была такой силы, что превратилась в невербальную магию.

В очередной и самый последний раз Гарольд Северус Снейп спас жизнь своему рассеянному другу, простил его всей своей черной, но все же душой, и оставил страдать за двоих…

* * *

Ровно через год, тридцать первого июля, родовое поместье Лестрейнджей огласил звонкий детский крик. О том, что младенец не хотел появляться на свет, знала только его мама и её кумир. Именно благодаря бессонным ночам последнего, проклинающего все знания мира, но перечитывающего талмуд за талмудом в тусклом свете свечи, уничтоженные крестаржи его убитого друга и сошлись воедино. Вначале в зеркале его кабинета, а затем — в чреве будущей матери, ожидающей появления на свет долгожданного первенца. Она пожертвовала душой своего ребенка и разрешила душе другого занять его место. Впрочем, Беллатрикс не просто позволила, она на коленях умоляла бледного подростка из зазеркалья смилостивиться над ней и вернуться. Ведьма обожала своего приемного сына и будет обожать родного, а его отец не позволит упасть с его головы ни одной волосинке, не позволит раздаться в его сторону ни одному грубому слову и будет любить так, как могут любить все Лестрейнджи — преданно и беззаветно.