Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

— Салазара Слизерина назвали в честь основателя этого рода волшебников–змееустов, — кивнула Джинни. — Вот видишь, всё закономерно и даже естественно.

— Знаешь, то, что во мне и моем ребенке течет кровь Медузы Горгоны — почему‑то меня не утешает.

— Это может быть только легендой, — развела руками Джинни.

— Прежде чем пытаться заморочить мне голову, научись пристойно окклюменции, Вирджиния, — устало вздохнула Гермиона. — Ты вспомнила эту историю, чтобы вызвать у меня гордость и тщеславие, а когда не удалось — быстро съезжаешь на «это может быть просто легендой»?

— С тобой невозможно общаться!

— А если она так и будет говорить только на парселтанге? — тихо спросила женщина, пропуская мимо ушей сетования подруги. — Зачем учить английский язык, если тебя и так все понимают.

— Во–первых, не все, а только ты и Алира, — насупилась Джинни, обиженно прикусывая губки. — Ну хочешь, я поговорю об этом с милордом? — через минуту добавила она.

— Не нужно пока. Посмотрим, что будет дальше. Только ты же всё равно поговоришь…

Джинни покраснела.

— Ты забиваешь голову какой‑то невообразимой ерундой, — погодя сказала она. — Накручиваешь себя по пустякам. Расслабься, Гермиона! Всё же хорошо. Всё налаживается. И вообще, я считаю, что тебе нужно пойти навестить Люциуса. Серьезно: живет он сейчас один…

Гермиона и сама постоянно думала о старшем Малфое.

Он ворвался в ее жизнь, сорвав сонное оцепенение и развеяв обыденность. Наводнил голову потоком сбивчивых мыслей.

Всё это было бесконечно неправильно. Но в ее отношениях с Люциусом Малфоем изначально что‑то было неизменно неправильным, кричаще–неправильным — и именно это придавало им неуловимое, грубоватое очарование. Но если когда‑то Гермиона могла закрывать глаза на «анормальную сторону вопроса», то теперь ей казалось, что они слишком далеко зашли за невидимую черту допустимого.

Его сын разрушил ее жизнь.

Она убила его единственного ребенка.

И после этого Люциус может приходить к ней и говорить все те слова, которые он говорил? А она может слушать его, может хотеть его, может с ним спать? В этом было что‑то противоестественное, животное.

И дурманяще–заманчивое.

Гермиону почти оставили ночные кошмары — вместо них пришли другие сны, от которых она тоже просыпалась в жару и вся покрытая потом. Просыпалась, каждый раз готовая бросить все к дементорам и побежать к нему — чтобы удариться о стальной блеск глаз, чтобы выслушать едкие насмешки и потом забыть обо всем, что терзало ее совесть и разум, отдаваясь животным инстинктам в его объятиях.

Но наваждение спадало, и Гермиона корила себя вновь и вновь.

Этого не могло, не должно было быть.

Не потому, что его сын разрушил ее жизнь; не потому, что существовала Нарцисса; не потому, что сама Гермиона была вдовой лишь полгода; не потому, что встречалась с добрым и милым Робби; и не потому, что растила маленькую дочь.

Этого не могло быть потому, что всё это — лишь извращенная идея ее отца. Потому что только его авторитет мог заставить нормального человека наступить на всю свою гордость и идти по первому приказу ублажать ту, кого ненавидишь. Говорить то, что указано. Делать то, что указано. Если бы она могла читать его мысли, он и думал бы то, что указано. Потому что так велел Темный Лорд.

Нет, она не имеет права поступать так с ним. Это грязно, подло, жестоко… Она и так принесла слишком много горя семье Малфоев, пусть и не по своей инициативе. А ведь она никогда не желала зла ни Люциусу, ни Нарциссе — несмотря ни на что. Но неизменно причиняла боль, причиняла ее всем тем, кто ее окружает. Всю свою «темную» жизнь. Каждому — в разной мере, в разные сроки. Но каждому.

Так какое же право она имеет использовать Люциуса теперь — так низко, так мерзко, так отвратительно?

Джинни может говорить всё, что угодно. Джинни очень изменилась. Для нее теперь воля Волдеморта стала истиной в последней инстанции. Она, кажется, могла бы спокойно стоять и смотреть, как он начал бы бойню на улицах Лондона или как разрушил бы целый мир. Как там было у Гриндельвальда? «Ради общего блага»? Высших целей. Любых целей. Кажется, Джинни смогла бы простить Волдеморту даже убийство своих близких. Гермиона была уверена, что смогла бы. Придумала бы для себя, почему.

Так что говорить о чувствах какого‑то Люциуса Малфоя? Тем более он ведет себя так, будто у него вообще нет чувств.

Но так не бывает.

И ведь, химерова кладка, Темный Лорд затеял всё это именно потому, что она, Гермиона, начнет рассуждать подобным образом. Забьет свою голову этими мыслями, постоянными и неотвязными, и, во–первых, позабудет другие переживания, а, во–вторых, отвлечется от маггловского мира. И даже от Генриетты. Даже ее шипящая, словно одержимый бесами, крошка сейчас отходила чуть ли не на второй план из‑за постоянных, неодолимых мыслей о старшем Малфое.

Потому что, понимая всё разумом, Гермиона ужасно, до дрожи в коленях и сладкого нытья внизу живота хотела увидеть Люциуса вновь.

Она совсем забыла этот его чуть насмешливый взгляд, от которого теряешься и смущаешься, который так хочется переиграть — и так редко действительно удается.

Ни разу еще не удавалось.

Он всегда ведет себя так, будто свысока смотрит на всё, и наперед знает, что будет; в особенности — чего ждать от нее. Его снисходительность возбуждает желание доказать что‑то, заслужить ироничное одобрение, хотя бы его. Бороться за это, выжимая себя как лимон. Понимая, что глупо идешь по написанному не тобой сценарию — и всё равно идти, слишком уж ловко и увлекательно он сочинен.

Только ведь всё это — ложь. Больше игра, чем когда‑либо раньше. Потому что когда‑то она могла верить в то, что это он играет ею. И ей это нравилось.

Но не теперь. Теперь такого быть не может.

Что бы он ни говорил, он лишь человек. Люди не способны на подобное.

И она не должна быть способна на такую подлость.

Только почему же ей так хочется ее совершить?..

* * *

Гермиону начал раздражать Робби. От его дешевой романтики уже тошнило. От его пустых маггловских друзей — тоже. Его навязчивость надоедала, надоедали мысли родителей и миссис Томпсон, которые, казалось, звучали хором — «какая замечательная пара».

Миссис Грэйнджер рассказала Стэфани о том, что ее дочь — вдова. После того, как та выразила опасения насчет Гермиониной «дружбы» с ее сыном. Миссис Томпсон пыталась выглядеть сочувствующе — но она ликовала. Неужели ее мальчик остепенится? Он стал таким веселым, таким ответственным; он так красиво ухаживает и готов на серьезные поступки! Он взялся за ум и стал уделять время работе, чтобы иметь возможность ублажать свою возлюбленную! Сбывались самые смелые мечты матери Робби.