Дем Михайлов - Ледяное проклятье

Мать Нерожденного ела неохотно, и пищу приходилось проталкивать почти насильно, с одновременным массированием горла, чтобы каша прошла дальше. Гукху хорошо знал, почему она не желала есть, — старая гоблинша давно хотела умереть. С того момента, как произвела на свет своего единственного сына, так никогда и не покинувшего ее утробу полностью. С того момента, когда магия сына взяла контроль над ее телом и заставила возлечь на жесткую каменную лавку у подземного источника с желтоватой горячей водой, откуда она больше так и не поднялась.

Не прерывая кормления, Гукху покосился на длинный змеевидный отросток, выходящий из чресл старой гоблинши и исчезающий в горячей воде бассейна. Полупрозрачный отросток мерно пульсировал, прогоняя по себе животворные соки, питающие Нерожденного. Мать и сын — они все еще связаны… неразрывно связаны до самой смерти.

— Довольно… она сыта.

— Да, великий, — согнулся в поклоне прислужник. — Я принес важную весть, повелитель.

— Я слушаю тебя, Гукху-прислужник.

— Отправленный к озеру Отца отряд выяснил, что случилось с отправленными на беседу с НИМ старейшинами. Они все мертвы и лежат в снегу на берегу, в ста шагах от усыпальницы Отца. Убиты все до единого. Но не это самое страшное известие, о великий… есть куда более горькая весть…

— Говори.

— Наш Творец, великий Отец… багровый саркофаг с его телом бесследно исчез… усыпальница пуста, повелитель.

— Исчез? Саркофаг Отца пропал из Пирамиды Над Темной Водой? Да?! Ну же! Отвечай!

— Да, повелитель, п-пропал бесследно, — запнулся съежившийся Гукху, с недоумением прислушивающийся к звенящей в голосе Нерожденного… радости…

По горячей воде прошла сильная рябь, раздался громкий плеск, и старый прислужник вздрогнул — на его руке сомкнулись склизкие черные пальцы, с каждой секундой сжимающиеся все сильнее, в темноте ярко зажглись два желтых фосфоресцирующих глаза. Лежащая на лавке старуха открыла беззубый рот и, содрогаясь в корчах, издала продолжительное шипение, по влажному камню скамьи едва слышно зажурчала струйка вонючей мочи.

— «Ключ» нашелся! — почти беззвучно прошептал Нерожденный, пуская пузыри. — «Ключ» нашелся и сумел преодолеть защитную магию… все так, как и предсказывал Отец… скоро грядет его освобождение, и тогда наступит наше время… время, когда Отец возглавит нас… — Неожиданно, возбужденный шепот перешел в пронзительный визг: — Но нет! Нет! Что-то не так!

Морщась от боли в руке, но не решаясь пошевельнуться, прислужник промолчал.

— «Ключ» должен был открыть саркофаг, открыть проклятую Ильсеру и освободить Отца Тариса… но этого не произошло! Гукху!

— Да, о великий, — проскулил старый шурд.

— Позвать ко мне старейшину Гихарра!

— Старейшину Гихарра, повелитель? Но о нем нет известий с тех пор, как он возглавил войско и ушел на штурм человеческого поселения к юго-востоку отсюда. К поселению, что защищено высокой каменной стеной… он еще не вернулся… но, несомненно, вскоре он падет перед вами ниц и объявит о еще одной сокрушительной победе, состоявшейся только по вашей воле…

— Замолкни! Тогда зови старейшину Туффисса! Сейчас! И того, кто возглавлял отряд разведчиков, обнаруживших пропажу саркофага.

— Слушаюсь, великий. Позвать старейшину Туффисса, — пробормотал Гукху, с облегчением чувствуя, как сжавшиеся на его руке мокрые пальцы ослабляют хватку. — Отряд разведчиков возглавлял младший военный вождь Дисса Беспалый. Он еще не вернулся. Вести доставили пять воинов, что он отослал сюда. А сам Дисса…

— Что? Где он? — прошипел Нерожденный, и на этот раз в его голосе слышалась нетерпеливая ярость.

Содрогнувшись всем тщедушным телом, старый Гукху едва слышно прошептал:

— Дисса отправился по следу святотатцев, чтобы жестоко покарать их и вернуть саркофаг Отца. Он поклялся, что ни один из осмелившихся нарушить священный покой Тариса Великого не останется в живых… Под его рукой шурды и несколько пауков, повелитель.

Нерожденный издал протяжный хрип, связанная с ним старая гоблинша задергалась всем своим костлявым телом, и Гукху едва успел удержать ее от падения с узкой лавки.

— Старейшину Туффисса сюда! — проревел Нерожденный, и прислужник увидел, как над парящей водой поднимается что-то темное и бесформенное с ярко пылающими глазами. — Немедленно! Беги, Гукху, беги, жалкий старик! Беги, пока я не освежевал тебя живьем и не сожрал твою душу! Беги!

И Гукху побежал — дряхлый шурд сломя голову несся по узкому подземному коридору, падая через каждые пять шагов, но вновь и вновь поднимая себя на дрожащие старческие ноги, а за его спиной все еще гремел голос великого шамана:

— Беги, Гукху, беги, старик! Бе-ги-и!

Еще одной радостной новостью оказалось то, что я испытываю чувство голода. И это еще больше уверило меня, что в моем промороженном стужей теле теплится настоящая жизнь, а не одна лишь ее видимость.

За незаметно пролетевшие в пути восемь дней я принял пищу два раза. С хрустом разжеванный кусок вяленого мяса и пара пригоршней снега — ровно такое количество еды я съедал за один раз. После этого чувство голода затихало и медленно просыпалось дня через три, и то только потому, что я затрачивал силы на движение. Судя по моим ощущениям, находись я в покое, то испытал бы нужду в пище только дней через десять, если не больше.

Ниргалам пища требовалась гораздо чаще — как минимум два раза в день. Усугубляло проблему то, что они могут есть только жидкую пищу, свободно проходящую через трубку. В условиях похода нормальной еды не было, но немые воины оказались весьма неприхотливы и с удовольствием поглощали еще горячую кровь. Олени, волки, зайцы — им годилось все подряд. Но я очень сомневался, что столь однообразная диета может обеспечить им все потребности организмов, вынужденных таскать на себе тяжеленные доспехи и поддерживать заданный мною темп передвижения — останавливались мы только с наступлением ночной темноты и вновь продолжали путь, как только начинал брезжить тусклый зимний рассвет. Усталости и потребности во сне я почти не чувствовал. И надо сказать, что меня это несколько пугало.

Охотились ниргалы на ходу — если это надругательство над настоящим искусством выслеживания добычи можно назвать охотой. Стоило в поле зрения появиться неосторожному зверю, как в него тут же летел пущенный метким стрелком арбалетный болт. Если это был олень, то мы ненадолго задерживались, пока ниргалы поочередно припадали к воткнутой в шею благородного зверя трубке и высасывали кровь из еще живого животного. Если на выстрел напарывался тощий волк, то не требовалось даже сбавлять шага — легко подняв зверя на руки, один из ниргалов насыщался на ходу. Когда последняя капля крови покидала тело животного, мертвую тушу просто отбрасывали в сторону на поживу воронью.