Роман Волков - Рассказы и сказки

- Пап, а когда ты умрешь? Я как-то боюсь немножко.

- Завтра, сынок. И воспринимай это без нытья. Смерть – такой же удивительный и яркий шаг, как и рождение. И никуда от него никто не девается. А я с улыбкой буду на вас потом смотреть и незримо помогать вам.

- А откуда, пап?

- Не знаю, сынок. Никто не знает. Но буду, это точно. А ты, сынок, расти, учись. Женись лет в двадцать пять, а если раньше полюбишь – женись раньше. Старайся не пить и не курить: от этого все беды. Уж если и будешь себе позволять, то немножко, и самого лучшего с лучшими друзьями и крайне редко, чтобы эта привычка тебя не поглотила.

- Пап, а умирать больно?

- Приятно, сынок.

Сотни раз я прокручивал этот пафосный диалог в своем угасающем сознании, и каждый раз не мог воплотить его в реал. Настолько все это казалось киношным, ненастоящим, наигранным. Написать посмертное письмо тоже казалось нелепой затеей. Чтобы Надя потом его читала, хранила на самом видном месте, и чтобы потом его мыши съели. Чушь!

Но как же все-таки им сказать? Наверно, зря я затянул эту игру с моим фальшивым выздоровлением. Сказал бы сразу: плохо мне, совсем плохо. Уже два раза в реанимации просыпался, третий раз не проснусь. Может и ничего, догадались бы.

Черт, как все запуталось.

С утра понял, что как-то тяжело становится писать, а главное – думать. Ум отказывает, выходит. Как-то меня это очень огорчило. Такое ощущение, как будто пил весь день, всю ночь, опять следующий день, а потом под вечер маленько вздремнул, но сразу разбудили. И сейчас гадкое чувство дури и тупости в голове. А главное – невыспанность вот эта. И как бы понимаешь – ну ничего, еще пару часиков продержимся – и тогда поспим. Завра встанешь, свеженький как огурчик. Дотерпеть бы… Поспать бы…

К вечеру что-то опять чуть не вырубился. Внутри что- то громко и тоскливо лопнуло. И внутри меня стали бегать маленькие муравьи и меня щекотить. Потом они заснули, причем ясно ощущалось, как они заполонили меня внутри, спят, ворочаются и шевелятся от своих муравьиных придыханий.

Как-то рано все происходит. Я как-то планировал все же еще недельку протянуть. Но Сергей Александрович не только не наврал, но еще, видимо, и прибавил мне пару деньков, чтобы не расстраивать. Я так дико перепугался, что срочно начал писать прощальное письмо.

Вот оно.

«Надя, Игорь! Я не хотел вас расстраивать раньше времени. Я знал, что скоро умру, еще несколько недель назад.

Все, что я вам хотел сказать, я давно уже сказал. Нет смысла все здесь это повторять, чтобы из этого письма получились скрижали Моисея. Не надо этого. Не надо смотреть на эту нелепую бумажку. Я бы хотел, чтобы вы ее сожгли. И меня тоже. Прошу только кремации, никаких кладбищ. Отпевать не надо. Хотя, что тут приказывать? Мне от этих обрядов уже будет ни горячо ни холодно, они нужны только вам, считаете нужным – делайте.

Помните меня таким, как я был, со всеми моими плюсами и минусами. Не надо по мне горевать: лучше никому от этого не будет. Скажу даже так – плакать я вам запрещаю.

Надя, я тебя люблю, ты – вся жизнь моя. Но она уже закончилась. Я разрешаю тебе выйти замуж за другого. Я даже буду рад этому. Только перед тем, как переступишь его порог, скажи ему, что если он тебя обидит, я найду возможность ужасно ему отомстить.

Игорь, помни одно: всегда будь мужчиной.

Я очень вас люблю.

Прощайте.»

И заснул.

Хороший конец для повествования, а? Но утром я проснулся, причем муравьев и след простыл, а голова так кристально прояснилась, что я наверное, какой-нибудь всемирный закон смог бы открыть при большом желании.

Перечитал письмо и нашел его дико пафосным. Даже хихикал немного. Поел, и совсем стало хорошо. Правда, впору идти к Сергею Санычу, мол, выписывай, выздоровел пациент!

Мираж, мираж. Луч света перед бурей. Думал, что же сделать с письмом, оставить таким, или написать попроще. После долгих раздумий решил его стереть. Написал другое.

«Я умираю. Я вас люблю. Прощайте.»

Потом и это стер – уж лучше вообще ничего не писать, чем такую ерунду. Ладно, до вечера что-нибудь наваляю.

Что-нибудь, как в «Песне о Нибелунгах»:

И неясно, что делать с этими самыми записками. Стереть как-то жалко. Они у меня сейчас запаролены, все равно никто не прочитает. Оставлю. Пусть будут.

Восстановил первое письмо, чуть подчистил. Пафосные слова убрал, оставил только начало и конец.

Конец. Сердце опять стало ухать, как сова, и дыхание спирает.

Солнышко, земля-матушка, Наденька, Игорешенька, милые мои, прощайте, любимые. Простите меня, за все что ляпнул не так, что посмотрел, подумал неправильно. Наденька, прости, что изменил тебе. Я ж всегда одну тебя любил. Счастья вам, родные мои.

Может ничего, может, оклемаюсь еще? Может недельку, недельку еще выстою… Я скажу все Наде, я ж ей самого главного ничего не сказал… и Игорю тоже, шутил все, а самого главного-то ничего не сказал. Как сердце-то колошматит! и лопнуло опять что-то в сердце, громко, на всю Вселенную!

Похоже на состояние восторга и возбуждения, как бывало перед экзаменами, соревнованиями и концертами. И понятно, что только прыгнуть надо и все само пойдет, потом только смеяться будешь и вспоминать об этом. Быстрее, быстрее.

Надо прыгнуть.

Везут в реанимационную.

И уже когда каталка потрусила по выщербленному коридору, на смену ясности мысли радостной вдруг пришла ясность мысли давящая. Давящая до самого донышка. Словно когда ты выходишь на ринг, уверенный и подготовленный, и вдруг понимаешь, что соперник тренировался как раз по той самой улучшенной системе, которую ты почему-то упустил. И буквально через несколько минут придет твой конец. А пока ты понимаешь, что вся твоя сила превращается в беспомощность.

Вот оно. Зачем, зачем я жил? Я, такой умный, образованный, так разбирающийся в истории и литературе, который еще в институте влюблял в себя девушек своими неплохими, кстати, стихами – я вспыхну и погасну – и что останется потом? Тонны бумажек с грифом «Хранить 10 лет»? А потом – бух - в печку?

И все мои мечты – о сильной мужественной жизни, о любимом деле, о благодарности потомков как же потухнут, как мое бесполезное существование? И даже я сам не чувствую в своем сморщенном сердце радости от того, что хоть пожил я хоть не для других, так для своей семьи. И для себя. Единственный выезд с женой и сыном на Черное море – это что, что-то полезное? А пятничные пьянки – это разве то, что греет душу в последние минуты? Или шашлыки на майские праздники!

Неужели нельзя было в какой то момент изменить свою жизнь, или начать жить как-то так, чтобы гордиться каждым днем? Неужели остается только тоскливо просить: ну пожалуйста... пусть я останусь жить... пусть меня вывезут из реанимационной головой вперед... Тогда я начну новую, совсем другую жизнь, правильную, нужную и полезную... настоящую жизнь, я хочу прожить настоящую жизнь, а не эту пародию! Я буду не только мечтать, да еще и посмеиваться над своими мечтами – я буду, буду добиваться своих мечтаний и гордиться этим! И вся моя семья будет этим гордиться!