Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

Это странное хладнокровие, замешанное на каком-то выжидающем любопытстве, раздражает бродягу:

— А что же люди в долине? Разве они не числят эту землю за собой?

— Они иногда используют это место как дальнее пастбище.

— Ты не их сородич?

— Сосед.

— Странно, что они тебя здесь терпят. На их месте я бы давно скрутил тебе руки у лопаток и продал какому-нибудь финикийцу. Или поставил бы к жернову с колодкой на шее.

Человек-с-гор усмехается:

— Как видишь, этого не случилось.

Один из бродяг находит горшочек со свежим медом и принимается с чавканьем облизывать запускаемые туда пальцы. Другой быстро начинает грызть кусок вяленого мяса.

— Если ты не здешний, тогда откуда ты тут взялся?

— Не все ли равно?

— У каждого из нас есть прошлое.

— Предпочитаю обходиться без него. А ты?

Вожак оскаливает щербатую пасть:

— Я тоже. Так что же, ты живешь здесь совсем один?

— Каждый из нас одинок в этом мире.

— Каждый из нас ищет себе стаю.

— Разве не бывает волков-одиночек?

— Люди не настолько сильны, чтобы оставаться в одиночестве.

Человек-с-гор пожимает плечами:

— Значит, я уже не такой как все.

— И все же, почему живущие в долине не трогают тебя?

— Потому что я бываю им нужен.

Мед съеден быстро, и, облизав пальцы, бродяга пытается заставить приятеля поделиться мясом. Получив достойный отпор, он наугад, на ощупь и на вкус, пытается определить содержимое глиняных сосудов. И тут же жалеет о своей любознательности. Зачерпнутый кончиком пальца порошок обжигает ему язык и глотку. Что-то вопя, он вскакивает и начинает плеваться.

— Там мог оказаться и яд, — замечает Человек-с-гор.

— Так что же ты не сказал? — спрашивает вожак и неожиданно для себя обнаруживает свою руку лежащей на украденном мече.

— Он меня не спрашивал.

— Ты случайно не колдун?

— Нет. Я знахарь.

— Разве в долине нет своих знахарей?

— Таких, как я — нет.

— Ты еще и хвастун?

— Нет, — равнодушно роняет Человек-с-гор. — Просто я знаю себе цену.

Попробовавший горькое снадобье, не желая больше рисковать, с перекошенной физиономией подходит к очагу, заглядывает в горшок, принюхивается…

— Что это еще у тебя? Похлебка... без мяса... Чечевица?

И смачно плюет в кипящую похлебку:

— Эту гадость ты выльешь — и зарежешь нам козу!

Подражая своему вожаку, он пристально глядит на знахаря. Этот взгляд разбивается о спокойнейшую улыбку:

— Я не стану этого делать, мои незваные гости. Эти козы мне нужны.

— Если как подруги, у тебя останется еще одна. А будешь валять дурака, сделаем так, что тебе больше не захочется ни женщины, ни козы.

Знахарь пропускает все это мимо ушей:

— Насколько я помню законы гостеприимства, никто еще не бросал упрека хозяину, который кормит гостей тем, что ест сам. Вам придется есть чечевичную похлебку, мои гости.

— А мед? Он что, тоже накапал с козьего вымени?

— Его передали мне недавно за одну излеченную поясницу.

Слышно рычание.

— Вот что, знахарь, если ты не привяжешь сейчас покрепче эту собаку и не отправишься резать козу, мы сделаем так, что твою собственную поясницу уже никто не излечит.

— Этих коз я бы принялся резать разве что для лучших друзей, — неторопливо произносит Человек-с-гор, — для моих близких, которых я едва ли увижу — ну и еще, пожалуй, для сошедших с небес богов...— он кривит губу в злой усмешке. — Но я не собираюсь этого делать ради трех оборванцев, без спросу ворвавшихся в мою пещеру!

— Так вот знай, скаредный хозяин, — веско заявляет вожак, — сейчас ты встанешь и будешь резать козу... нет, клянусь Зевсом, обоих коз, ибо для тебя, сегодня и здесь, мы — боги!

Человек-с-гор громко от всей души смеется. Так непосредственно смеются дети — с возрастом обычно теряющие эту способность.

— И чем же докажут свою божественность три явившихся без приглашения невоспитанных и вонючих бога?

Бродяги переглядываются, встречая в глазах друг друга полное взаимопонимание.

— Тем же самым, — говорит вожак, — чем и прочие боги. Имей в виду, неучтивый знахарь, мы могучи и всесильны. А я к тому же еще и всевидящ. Предсказываю: если мы не будем сейчас довольны тобой, быть тебе изрезанным на ремни и брошенным на корм птицам. Да что там, птицам! Еще к утру лисы раскидают твои кости. Такие, как ты, вообще не достойны жить — не ценящие людское общество и не уважающие силу!

В первый миг ему кажется, что он добился своего. Опустив лицо, Человек-с-гор качает головой — но, когда он поднимает глаза, в них спокойная ярость:

— Вы мне надоели, — произносит он. — Вы дураки, а не боги. Да от вас же воняет могилой, а за плечами каждого стоит смерть!

Вожак еще раз переглядывается со своими спутниками. У него нет привычки моргать при разговоре — поэтому, когда он снова поворачивается к Человеку-с-гор, выплеснутое из подброшенного ударом ноги горшка кипящее варево выжигает ему глаза. Зажав их руками, он кричит, не слыша ничего, кроме собственного крика — а следующим звуком, который дойдет до него, будет плеск весел барки Харона.

Уклонившись от выпада копья, Человек-с-гор подныривает под руку другого противника. Промахнувшийся, не успев нанести второго удара, вспоминает о собаке — после того как та, даже не зарычав, смыкает челюсти на его горле...

От почти погасшего шипящего костра еще поднимается пар, когда хозяин пещеры бросает окровавленный меч. Почувствовав прикосновение к своей ладони шершавого теплого языка, он опускается на землю:

— Мы остались без ужина, — говорит, наконец, знахарь, поглаживая ей шерсть. — И я, и ты... Однако еще остается исполнить последний долг гостеприимства.

В глубине пещеры он находит продолговатый кусок дерева, чем-то напоминающий лопату:

— Пойдем, поищем, где мягче земля.

Впрочем, как не ищи, в горах она везде усеяна камнями. Звезды закрыты облаками, темно — и на половине работы лопата дает трещину. Заканчивать могилу приходится руками.

Поверх трупов он кидает в нее копья и меч:

— Мне ничего не нужно от вас. Легкого пути в страну мертвых.

Забросав могилу землей, знахарь возвращается в пещеру и, чувствуя озноб, принимается раздувать и подкармливать почти угасший огонь. К тому времени, когда от кучи хвороста остается несколько жалких прутьев, Человеку-с-гор наконец удается уснуть. Это неспокойный сон. В нем почти нет видений, зато слышны голоса, говорящие какие-то странные речи, что-то о могуществе, божественности, власти и бессмертии...

На заре его будит блеяние ждущих дойки коз. Он открывает глаза. Он видит свет. Он смотрит на свои руки. Они чисты.

Этой ночью в кадмейских горах выли волки, а теперь, днем, над полем битвы каркают вороны и сыто грызутся бродячие псы. На пригорке горит костер, разведенный не ради тепла, а ради дыма, который только и может заглушить тошнотворно-сладкий запах трупов. Устав от всего, трое стражников бросают надоевшие игральные кости.