Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

— Паршивое все-таки занятие, — бормочет один. — Охранять мертвецов! Будто они кому-то нужны в чужом краю!

— Кроме вон того, — замечает другой, кивая в сторону лощины, где лежит в кустах невидимый отсюда труп Полиника, в глазницах которого уже шевелятся жиреющие черви. — Ему повезло больше. Как-никак, а умер он на родной земле.

— И что в том пользы, если никто не решился даже похоронить его? Как все же воняют трупы!

Никто из них не слышит, да и не может услышать, как, проходя мимо, у их костра останавливается бог. Это тот самый, уверенный в себе белокурый бог, который любит приходить в мир людей в роковой час выбора, в который единственное «да» или «нет» решает падение или взлет. Бог, чья стрела не знает промаха, а струна — фальшивой ноты.

Обычному человеку дано увидеть бога только тогда, когда сам бог захочет быть увиденным. И трудно сказать порой, к лучшему это или нет. Сейчас бог стоит за спинами людей…

— ...Все же он мертв. Душа его должна спуститься в Аид, а тело быть возвращенным матери-земле.

Следует резкое:

— Это ты потому такой снисходительный, что в твоем доме сейчас не воют женщины. Хоть и говорят, что это счастье — умереть за отечество, скажем прямо, это довольно жалкое счастье.

— Вот-вот! Насчет матери-земли скажешь Креонту!

Так уж порой получается, что в беспощадной борьбе побеждает тот, кто в ней совсем не участвовал. После того, как сыновья Эдипа решили все главные вопросы у Электровых ворот, фиванский трон достался Креонту по праву брата Иокасты — жены последовательно двух царей фиванских. А так же как дядя двух следующих. Брошенным в поле трупом одного из них ознаменовано начало нового правления.

— Странно представить себя мертвым...

— Слушай, давай-ка лучше выпьем. Придет время...

— Раз тело не погребено, душа не найдет покоя в стране мертвых.

— Она туда просто не попадет. Харон не примет ее в свою барку, и ей придется блуждать в тоске по правому... левому... в общем, по берегу Стикса.

— Но если... А почему бы ей тогда не вернуться назад? Какие прелести ждут ее на том берегу, в стране мертвых? Почему, наконец, никто никогда не вернулся обратно?

— Бродя по земле без приюта, душа будет испытывать голод, — находится ответ.

— Может ли голодать душа?

Ответа не находится. Бог беззвучно смеется:

— Как же глупы, однако, эти смертные!

И продолжает свой путь — к Электровым воротам.

Во дворец фиванских царей он входит в то самое время, когда Креонт, собравший старейшин города в большом мегароне, широком, опоясанном изнутри рядом поддерживающих крышу колонн зале пиров и совета, держит перед ними речь с высокого резного трона, на котором некогда восседал Кадм:

— Я собрал вас, друзья мои, — начинает он, — в это нелегкое для Отечества время, как верных моих соратников. Которые, не сомневаюсь, помогут мне удержать павший на плечи тяжкий жребий власти. Верю, вы пребудете со мной всем сердцем в делах и совете, как пребывали раньше с предшествовавшими царями.

Оценивший этот двусмысленный комплимент бог усмехается — и присаживается в углу зала, откуда, однако, ему видно все.

— Пора, наконец, привести корабль нашего отечества, терзаемый бурями в океане бед, в надежную гавань! Пора, наконец, прекратив раздоры, понять, что главное для каждого — это благо родины! Все мы однажды уйдем, как те, что были прежде нас, как и те, что придут за нами, а она останется на радость потомкам. Так о чем спорить тем, кому Отечество превыше всего? Справедливо то, что на пользу твоей стране, и преступно то, что во вред ей! Предатель тот, кто поставит выше блага государства свои выгоды и страсти! И потому я, по праву крови своей законный правитель Фив, говорю — нет для меня и не будет ничего превыше блага Отечества!

Величавые старцы совета кивают.

— Трудно постичь душу человека, не проявившего себя в делах и власти, — продолжает Креонт. — Я всегда презирал царей, пренебрегающих хорошим советом или молчащих из страха перед согражданами. Совсем ни во что я ставлю считающих дружбу выше блага Родины, а потому — клянусь Зевсом! — друзья мои лишь те, что с ней, а враг ее — мой враг!

Креонт делает паузу.

— Нам еще предстоит обсудить порядок празднования Дионисий, — продолжает он. — Но прежде я еще раз подтверждаю свою волю, касающуюся сыновей Эдипа. Хотя руки обоих осквернены кровью братоубийства, но Этеокл погиб в бою, защищая родной город. Поэтому он должен быть похоронен по обряду, достойному благородства его происхождения. Что же до Полиника, то приведший в родной край врага не будет похоронен в его святой земле. Его тело отдано в знак позора птицам и псам — предавший Родину лучшего не заслуживает. Такова моя воля — я так решил, и так будет! Но что скажете вы, друзья?

Хотя никто из почтенных старцев не возражает, Креонт поименно заставляет их подать голос. И в который раз выслушивает подтверждение того, что он царь, что он волен в своих решениях, что его воля — закон, а перед законом равны все, как живые, так и мертвые.

Креонт удовлетворен:

— Теперь мы приступим к обсуждению празднования Дионисий.

Похоже, ничего интересного сегодня больше не произойдет.

Однако, бог ждет.

Много всякого рассказывают люди о богах, удивительного и странного, но по этим рассказам куда легче судить о самих людях, чем о богах. Боги мудры! — восклицают люди и приписывают богам чудовищные глупости. Боги сильны, — говорят они и сами вспоминают их неудачи и поражения. Боги добры, — утверждают они и, не замечая того, дают поводы подозревать богов в чудовищной, поистине изуверской жестокости. Боги всевидящи... но уж недальновидность богов настолько очевидна, что просто становится за них неудобно.

Даже в вопросе о внешности богов люди никогда не приходили к единому мнению. Финикийцы, к примеру, изображают своего бога в виде быка, в Стране Меж Двух Рек их считают четырехрукими, крылатыми и извергающими пламя при каждом раскрытии рта, еще удивительней египетские боги, о которых каждая жреческая школа сообщает вещи, с прочими рассказами несовместимые. А еще в храмах Египта, кроме статуй и изображений, поклоняются живым, но необычайно священным кошкам, павианам и крокодилам. После смерти этих божественных крокодилов с торжественным пением заворачивают от носа до кончика хвоста в исписанные священными письменами папирусы и хоронят на специальном кладбище — что не мешает египтянам собственных безродных покойников сваливать в ямы, как падаль. Если же чужестранец попытается по наивности задать жрецам свои недоуменные вопросы, то те, насупив брови, станут высокомерно ссылаться на тайные учения и священные таинства, хотя и без всяких тайных учений должно быть ясно, что боги суть боги, а крокодилы суть крокодилы.