Picaro - Ученик

– Не знаю, как вашмилсть, – начал он, опускаясь на колени рядом с распятым мертвецом, – но мне этот брадобрей очень не по душе. Лучше б мы его того… Ведь выдаст, ежли што.

Мысленно согласившись с оруженосцем, Венк промолчал. Придуманный Ландером план был очень опасен, но по-своему великолепен. Одним ударом хитроумный граф лишал партию кандидата на имперский престол важного союзника. У престарелого гофмаршала Друа – опытного придворного интригана – был свой небольшой, но достаточно влиятельный политический кружок. И теперь, благодаря кровавому трофею, призванному утолить оскорбленное честолюбие старика…

За спиной фон Швертвальда послышался слабый стон и громкое испуганное "О, Господи!" оруженосца. Рыцарь быстро обернулся – вытащивший кляп из рта мертвого графа Курц таращился на ожившую жертву. Оказалось, что чертов цирюльник случайно или намеренно оставил фон Рунхофена в живых. Глаза кастрированного человека по-прежнему были закрыты, но из рта снова вырвался негромкий стон. Оруженосец растерянно посмотрел на хозяина.

– Ну, что ты вылупился? – разозлился Венк. – Добей его.

– Не так сильно, болван, – раздраженно бросил имперский канцлер, когда оруженосец затянул на спине ремни парадной кирасы. – Я вздохнуть не могу!

В подтверждение словам граф Рунхофен тяжело, с шумом втянул и выпустил воздух. Его широкое, обычно бледное лицо налилось краской. Золоченый, украшенной великолепной чеканкой доспех изготовили в те далекие времена, когда у графа еще имелась талия. Пролежав последние лет десять в оружейной, он был извлечен по случаю созыва Рейхстага. Открытие имперского парламента должно было состояться сегодня, и через несколько часов канцлеру, одетому в соответствии с этикетом, предстояло открыть первое заседание.

– Ну, чего ты ждешь? – лицо графа начало багроветь – то ли от нехватки воздуха, то ли от злости. – Распусти эти чертовы ремни!

Стоявший за спиной хозяина оруженосец смущенно забормотал извинения. Стараясь поскорее освободить рыцаря, торопливо завозился с застежками, но сразу у него не получилось. Наблюдавший за действиями парня камергер нахмурился. Отодвинув в сторону пажа, державшего бархатную подушечку с массивной золотой цепью – символом власти имперского канцлера – он подошел к хозяину. Отстранив неловкого прислужника, сказал:

– Я сам все сделаю. Сейчас вам станет легче, ваше сиятельство.

– Быстрее, Вильгельм, – потребовал фон Рунхофен. – В этой проклятой железяке я чувствую себя, как чертов рак в кипятке – жарко и нечем дышать. Почему ты не распорядился заказать новую кирасу?

– Готово, ваше сиятельство, – проигнорировал вопрос камергер. – Тут кожа ссохлась и длины не хватило… Придется проколоть новые дырочки в ремнях. Симон, помоги Его Сиятельству снять доспех и бегом к оружейнику – пусть немедленно проделает новые отверстия. Вот здесь, здесь и здесь… Только мигом.

Наконец освободившись, граф облегченно вздохнул и повел плечами. Тем временем оруженосец, схватив кирасу в охапку, бросился вон из комнаты. На пороге он чуть не столкнулся с входившим отцом Вариусом – личным секретарем графа. Тот отмахнулся от извинений шарахнувшегося юноши, и, явно торопясь, направился к хозяину. Несколько придворных из свиты, ожидавшей появления Рунхофена в приемной, сунулись было за монахом, но слуга затворил перед ними дверь.

Услышав знакомые шаги, канцлер быстро обернулся:

– Ну что? Есть какие-то новости?

Монах отрицательно покачал головой:

– Увы, ваше сиятельство, ничего. Только что вернулся мессир Хаген – я встретился с ним у конюшни. Он со своими людьми прочесал весь Годштадт, но вашего сына нигде нет. Никто не видел ни его, ни Йоганна…

– Чертов сопляк! – не слушая дальше, перебил граф. – Исчезнуть в такой важный для всех нас момент. Ну пусть только он вернется!

Прихрамывая на когда-то сломанную левую ногу, канцлер раздраженно заходил по комнате. Его щеки снова запылали – на этот раз несомненно от гнева. Три дня назад единственный сын графа – Виктор исчез из поместья. Тайком, проигнорировав просьбу отца быть рядом, уехал в компании всего одного оруженосца. Привратник и Дитмар – слуга молодого человека – в тот же вечер сообщили об этом управляющему.

Фон Рунхофен рассердился, но, зная легкомысленный характер сына, поначалу тревожиться не стал. Не первый раз Виктор, больше интересовавшийся женскими прелестями, чем высокой политикой, к которой пытался приобщить его отец, позволял себе подобные выходки. Впрочем, дело могло быть и не в новой любовнице. Иногда прекрасные дамы уступали место костям и картам: увлекшись игрой в каком-нибудь притоне, где он любил появляться инкогнито, сын потом присылал за деньгами. Все это канцлера не беспокоило, за исключением тех случаев, когда похождения Виктора заканчивались поединками. Но и тогда молодой рыцарь отделывался отцовским выговором и нравоучительными беседами. Благодаря отличному владению оружием он выходил из схваток победителем, вызывая у отца невольное чувство гордости. Хотя злые языки говорили, что победы молодого графа отнюдь не заслуга его ловкости. Дескать, никому не хочется становиться личным врагом второго после императора человека в государстве…

В общем, неожиданный отъезд отпрыска не был для графа чем-то особенным. Обычно на следующий день ему уже доносили, где и с кем находится Виктор, или тот сам присылал слугу с извинениями. Но когда в суматохе визитов, переговоров и встреч незаметно пролетели три дня, а сын так и не дал о себе знать, канцлер забеспокоился. В Годштадт послали гонцов, столичный прево поднял на ноги своих осведомителей, а люди графа обыскали заведения, где любил бывать Виктор. Но того нигде не было, и никто из его знакомых не знал, куда он исчез. Последний раз его видели на городской заставе, когда молодой рыцарь вместе с оруженосцем въезжал в столицу…

– Ваша сиятельство, нужно торопиться, – с нажимом произнес отец Вариус. – Нас ждут в Рейхстаге, и если мы опоздаем – это вызовет ненужные разговоры.

Фон Рунхофен помрачнел еще больше, но, мысленно согласившись с секретарем, кивнул:

– Ты прав. Пора ехать.

Он резко повернулся к камергеру:

– Ну где эта чертова кираса?! Долго мне ждать?!

Ноги гудели от усталости, и неудивительно: вот уже третий час Урс, стараясь не выходить из лесу, брел вдоль берега Воровки. После обильной на снег зимы и весенних дождей вода в ней была быстрой, мутной и даже на вид – холодной. Глубина реки, по словам крестьянина из последней деревушки, не радовала: сразу у берега – два-три человеческих роста. Покупая у него хлеб, Урс постарался расспросить старика об окрестностях. К счастью, дедок попался словоохотливый: вдовец, одиноко живущий в халупе на самой окраине села. Шамкая беззубым ртом и щуря на незнакомца подслеповатые глаза, он рассказал, что Воровка – река непростая, по ней граница проходит.