Лада Лузина - Выстрел в Опере

— Что за Лира? — с живейшим интересом спросила Вероника. — Неужели та самая, о которой говорила Анечка Голенко? Так она существует?

— Еще как существует! — крикнула Чуб, слетая с табурета. — И Ахматова отдала ее Булгакову!

Им нечего было терять.

Они все изменят — и этого разговора не будет.

И висящих на стене ходиков с надписью «49 лет Октября», с матросом и солдатом на потертой картинке не выпустят, картинку не нарисуют. Вероника не родится и никогда не напишет статью о мистике писательских судеб. Из Дашиных родственников на свет появится один дедушка Чуб, станет академиком и умрет бобылем.

И Ковалева не нарушала Великий запрет, говоря:

— У них были странные отношения. Оба учились в Киеве. Оба пережили первую киевскую любовь. Оба обвенчались тут. Оба потом развелись. У обоих было три брака… И все же они совсем не похожи! Они — как антитеза. У нее роковая первая любовь. У него — последняя. Ахматова начала писать в Киеве стихи о любви. А Булгаков написал свой первый роман в Москве о своей самой большой любви — Киеве. Булгаков, как Блок, стихов Ахматовой не любил. А она считала его роман «Мастер и Маргарита» — гениальным. Ахматова прославилась вмиг. А Булгаков — лишь после смерти.

— В том-то и разница между языческой и христианской жертвой, — великомудро грюкнула Даша.

— Когда они познакомились, Ахматова уже почти не писала… Она не писала стихов 13 лет! А в 35-м году в одну ночь арестовали ее третьего мужа и сына Льва Гумилева. Анна примчалась утром к Булгакову. Он написал письмо Сталину. И их отпустили. Булгаков, по сути, спас ее сына от смерти… А Ахматова стала писать «Реквием» — совсем другие стихи.

— Ты повторяешься, — урезала текст Даша Чуб. — И так все понятно. Ахматова нашла Лиру и молниеносно прославилась. Хотя, как пример, та же Цветаева выпустила до появленья Ахматовой целых два сборника, но все равно осталась в сравнении с ней на вторых ролях.

«Откуда ты знаешь так точно?» — не спросила Маша, вспомнив: Марина Цветаева повесилась.

— Не перебивай, — прореагировала Чуб на Машину попытку открыть рот. — Потом Ахматова перестала писать, потому что до нее, как до жирафа, дошло, чего это стоит — ей лично. Она отдала Лиру Булгакову. Может, давно искала, кому ее втюхать, может, потому, что он, как и Лира, был из Киева. У Булгакова тут же попер роман. — Надо было отдать Даше должное — она впрямь излагала все быстро и бойко. — И чем больше он пер, тем ближе был конец, он это понимал. Но он принес в жертву себя и написал по-настоящему землепотрясную штуку — заметь, я не спорю, «Мастер и Маргарита» — прикольная вещь. В данном контексте я даже готова признать, что революция — это трамвай, — щедро погладила она Машину версию. — И единственное, чего мы пока не знаем: кому Булгаков, умирая, отдал Лиру? Но если мы это узнаем, нам не придется ничего Отменять! Лира ж не дарит человеку талант, она помогает реализовать его… Она вытянет обратно мой голос! Она вытащит из нас силу Киевиц, о которой все только говорят. Мы всех победим! Всех соперников на музыкальном фестивале. — Чуб вдруг заговорила шифром.

Ее глаза намекали, голос требовал, напирал.

Она смирилась с потерей Интернета, кино, телевидения!

Но мама…

Мама, которую она ни разу не вспомнила, живая, родная, единственная мама, с которой она пришла попрощаться навсегда, оказалась слишком огромной жертвой.

— Ну, думай быстрей, — пришпорила подругу Землепотрясная, — кому Булгаков отдал ее? Жене? Той, что «голгофу» ему искала.

— Нет, Елена Булгакова жила долго, — перешла на шифр Ковалева. — И все ее родные тоже. Булгаков любил ее, она была его самой большой любовью, он написал с нее Маргариту. Зачем бы он стал ее искушать?

— Тогда кому? — Чуб желала знать это немедленно!

— Я не знаю, — сказала Маша. — Не знаю.

— Тогда зачем во-още книжки читать? Все равно ничего не знаешь, — в отчаянии хлюпнула Даша.

Она импульсивно обняла мать. Прижалась, уткнулась носом в ее плечо.

Она прощалась.

— Что с тобой, мышоночек? — ласково погладила ее по голове Вероника.

— Я правда не знаю, — извинительно проплакала Маша. — Прости.

— Не знаю, поможет ли это вам, — сказала Вероника, — но, умирая Михаил Булгаков повторял одну и ту же фразу: «Чтоб знали, чтоб знали…»

В 13.00 по настоящему, опираясь на безмолвного Мира, Маша зашла в круглую комнату Башни на Яр Валу и сказала себе: «Я здесь последний раз».

Разбитая Катей бледно-синяя ваза стояла на столе как ни в чем не бывало — целая, невредимая. Разбросанные книги, альбомы, гипсовые тарелки — вернулись на место. Башня Киевиц не признавала существования смерти, так же, как тело Киевиц не признавало разрушения.

Рыжая Пуф спала на диване. Черный кот, исчезнувший после прихода Акнир, по всей видимости, так и не объявлялся.

— Здравствуйте, хозяйка, — вежливо приветствовала Машу белая кошка. — Передозировка? — киса обстоятельно понюхала Машину ногу. — «Рать»? Перерасход сил. Тело умнее вас… Будь вы обычной слепой, вы бы были в могиле.

— Да, спасибо, Белладонна. Я уже выздоравливаю.

— На это уйдет месяца два, — заметила кошка. — Месяцы немочи. Плохо.

— Чего уж хорошего.

Мир отдал Маше костыль.

Белладонна задумчиво почесалась:

— При крайней необходимости читайте заговор «Мига». Тело воскреснет. Но не больше трех раз. Еще немного, и вы…

Киевица взглянула на Весы в руках Великой Марины.

Перекладина, соединяющая правую и левую чаши, была почти горизонтальной.

«Еще немного…» — говорил ей Город.

Маше стало грустно.

— Я пришла попрощаться, — сказала она Белладонне.

— Мне не за что вас прощать, — ответила кошачья блондинка.

— Я хотела сказать «до свиданья», — пояснила Маша.

— Я буду ждать свидания с вами, — сказала кошка.

— Я имела в виду, что ухожу навсегда. — Ковалева не смогла вспомнить ни одного иного прощального слова, кроме «пока».

Но и «пока» подразумевало небольшой временной промежуток: «Пока меня не будет». Странно, великий, могучий, богатый русский язык не изобрел ни словца для окончательного расставания — точно не желал признавать факт его существования.

Маша прохромала к бюро, упала в кресло, открыла фигурные застежки темной Книги. Погладила пергамент страниц.

Книга Киевиц распахнулась на длинной главе с веселым названием «Отсушки». Когда-то давно Ковалева собиралась поискать ее. Но сначала не было времени, а после — необходимости.

Мира не нужно отвораживать. Они все изменят. Не родившаяся Даша не подсунет ему Присуху, машина не родившейся Кати не собьет его.

— Мир, — сказала студентка.

— Я здесь.

«Он всегда здесь… Но так надо».

— Мир, нам надо попрощаться.