Владимир Корн - Дворец для любимой

Мы находились на территории Трабона, и этот факт я сначала почувствовал седалищем, а потом уже сообразил головой: покрытие тракта значительно уступало тому, что было в Империи. Так что не спасали даже толстые кожаные подушки каретных сидений.

Уже не впервые за свою жизнь я называл себя идиотом и другими неласковыми эпитетами, и на этот раз как нельзя более заслуженно. Ну что меня заставило самому возглавить ту злосчастную атаку? Понятно же, парни отлично справились бы и без меня. Ведь охотились специально на меня. Как определили, что это именно я весь такой из себя впереди на лихом коне? Да по коню и определили. В местечке Варентер собралось с обеих сторон больше двухсот тысяч человек, и, по крайней мере, треть из них конники. И что, много ты видел аргхалов? Не знаю, есть ли они в армии Готома, но у своих я точно их не видел. Разве что у герцога Ониойского есть, только трудно представить себе, будто именно он возглавил вылазку на черном как смоль скакуне.

И что теперь? Теперь на руках у Готома такая карта, что равна как минимум сразу двум козырным тузам. Дело даже не в том, что трабонский король сможет диктовать свои условия, все это верно до какой-то степени. Дело в другом. Готому отлично известна та роль, которую я играю в появлении у имперской армии нового оружия.

Как я поступил бы сам, будучи на его месте? Да как, как… Выпотрошил бы до самого донышка, выведывая все, что только можно и что нельзя. Ведь многое зависит и от того, какие именно вопросы при этом задавать. Зачастую бывает так, что человек знает многое, но ему в голову не приходит связать все известные факты воедино. А при правильной тактике допроса, он скажет значительно больше, чем сам бы мог подумать. Умеют ли такое в Трабоне? Почему бы и нет, конечно умеют. Сотню раз уже убеждался в том, что напрасно я когда-то считал людей, живших до меня за несколько столетий грубыми и невежественными дикарями. Все оказалось далеко не так. Не меняются люди, меняется только вещи, их окружающие, да знания, зачастую весьма бесполезные.

Ну выпотрошат меня, а дальше что? Да ничего, по крайней мере, для меня лично. Никто не станет меня возвращать в обмен на какие-либо уступки, я бы и сам не стал, окажись в моих руках подобная личность. Чего бояться Готому?

А нечего ему бояться, абсолютно нечего. И сам он силен, и союзник у него могущественный. Так что проживешь ты, Артуа, какое-то время в тайной обители, где твои тюремщики и знать не будут, а только догадываться, кто ты есть на самом деле. Выложишь все что знаешь, возможно, послужишь объектом торговли, да и сгинешь навеки в могилке без надгробного камня.

Попытаться сбежать? Ну, по крайней мере, в карете этого точно не удастся. Даже если у меня получится справиться с этими тремя охранниками, в чем крайне сомневаюсь. И пусть мне действительно вернули шпагу, в тесноте кареты ей здорово не размашешься. Конвоиры просто задавят меня своими телами, недаром же они такие крупные. Да и пространства для маневров нет. Ну и самое главное, задвижка на единственных дверях кареты имеется и с наружной стороны.

Моя попытка разговорить старшего конвоира ни к чему не привела. На парочку моих невинных вопросов он сделал вид, что в карете кроме него и двух его помощников никого нет. А жаль. Ведь я не подкупать его собрался, наобещав райскую жизнь и тонну золота, нет. Трудно склонить другого человека к тому, на что сам бы никогда не пошел, неубедительно будет получаться. Просто я желал скоротать время в дороге за разговором, ничего для обоих не значащим.

И приходилось сидеть и молчать, в который раз прокручивая в голове события последних дней.

Очередная ночевка пришлась в замке какого-то трабонского барона, расположенном рядом с трактом, ведущим в Маронг, столицу королевства.

Охраняли тщательно, стараясь пресечь даже саму мысль о попытке бегства. И мне становилось все грустнее, потому что до того, что неизбежно должно было произойти, и на что я уже практически настроился, оставалось все меньше времени.

Местное ярило склонялось к закату и я уже предвкушал маленькую радость в виде отдыха после казавшегося бесконечным дня в пыльной душной карете, постоянно трясущейся на ухабах, когда мы внезапно остановились.

Все трое моих конвоиров заметно насторожились. Как же, за все четыре дня пути была только одна незапланированная остановка, я так понял, из-за затора на мосту через реку, чье название так и осталось мне неведомым.

Что происходило снаружи, оставалось непонятным: толстые стекла обоих окон, имеющихся в карете, были запорошены слоем пыли, а звуки, доносившиеся сквозь не менее толстые борта, абсолютно никакой информации не давали.

Да и не прильнешь к стеклу, любое такое мое действие старательно пресекалось.

Но как будто ничего экстраординарного, чьи-то гневные крики, отчитывающие невидимого человека, и его слабые оправдания, которые вообще было трудно разобрать. Я даже не стал питать себя никакой надеждой, слишком уж невероятным казалось чье-то вмешательство со стороны. Наконец, карета снова тронулась, с лиц стражников исчезло выражение легкой тревоги, и я снова ушел в свои невеселые думы.

Почему-то вспомнилось, что Янианну называют Солнышко.

Отчасти я и сам этому поспособствовал, несколько раз назвав ее солнышком при свидетелях. Готома же все величают Великий.

Какой же он великий, с виду заурядный человечишка с непомерными амбициями. Если и есть у него величие, так все оно заключается в размере его носа.

О себе я слышал, что за глаза меня называют Диким, и очень надеюсь, что не за отсутствие манер. Просто был один случай, когда я действительно потерял голову от ярости, но ведь и было от чего. Тогда я…

Вдребезги разлетелось стекло, и на пол кареты упал темный предмет с торчащим из него искрящимся хвостиком.

Бахнуло так, что меня попросту отбросило на спинку сидения. Даже сквозь плотно сжатые веки, которые я все же успел зажмурить, сверкнуло столь сильно, что в глазах поплыли огненные круги.

Следующие несколько минут мне запомнились очень плохо. Кто-то меня подхватил и куда-то понес, затем я почувствовал под собой седло, судорожно ухватившись в его луку. Потом была бешеная скачка, во время которой мне несколько раз по многострадальной голове досталось ветвями деревьев. По-прежнему в глазах плыли ослепительные круги и точки, и я даже не пытался их открыть. А вот слух вернулся раньше, вероятно для того, чтобы мне удалось услышать далеко за спиной несколько взрывов.

Мы сидели у ярко горящего костра. Стояла глубокая ночь, и звезды на небосклоне светили так красиво, что я поневоле залюбовался ими.

— Нам повезло с тем, что конвой двигался не слишком быстро, иначе за ним было бы не угнаться.