Владимир Корн - Дворец для любимой

Но я представлял себе, что сейчас творится в душе у Янианны и подгонял Ворона, который и так шел на пределе своих возможностей. Я чувствовал себя виноватым в том, что произошло, и никак не мог от этого чувства избавиться.

Под утро снова была кратковременный отдых для Ворона на очередном постоялом дворе, и я опять не мог заставить себя проглотить кусочек хоть чего-нибудь. На этом дворе подавали кофе, продукт для Империи все еще новый и не очень распространённый, и чашечка крепкого, почти густого напитка, приготовленная заспанным хозяином, пришлась очень кстати. Я положил перед ним на стойку остаток золотых монет, до Дрондера осталось полдня пути, можно не экономить.

Скоростью передвижения можно было гордиться, даже гонец, принесший мне эту весть, потратил на дорогу значительно больше времени, хотя менял лошадей так часто, как это было возможно. Это рекорд, который вряд ли кто-нибудь побьет до того времени, когда в этом мире появятся автомобили, но будь оно проклято, то обстоятельство, которое меня на него вынудило.

Меня опять никто не узнал, вернее почти никто. Лишь один дворянин, показавшийся во дворе с чашкой того же самого напитка, проводил меня в путь изумленным взглядом. Весь его вид говорил о том:

— Что вы здесь делаете, ваше величество, один, без свиты, и в таком виде?

А что здесь делаешь ты, молодой, здоровый, с заспанным и слегка опухшим после вчерашних излишеств лицом, когда сейчас на западе, в провинции Тосвер, решается судьба Империи? И пусть тебе повезет, чтобы нам никогда больше не встретиться, или при встрече я тебя не признаю.

Все произошло через пару часов после последней остановки. Тракт, соединяющий столицу и город-порт Гроугент, на всем своем протяжении прямой как стрела, и только в одном месте закручивался чуть ли не в петлю. Спуск с поворотом, в самом конце спуска поворот налево, теперь уже с подъемом, и снова поворот и спуск.

В моём мире такие участки дороги обычно называют 'Тещиным языком', и подобный язык есть чуть ли не в каждой местности. Здесь такого обычая нет, хотя вряд ли в этом мире тещи другие. Мне судить трудно, Янианна — сирота.

Ворон под уклон прибавил в беге, и из-за поворота мы выскочили на бешеном галопе.

Выскочили, чтобы едва успеть затормозить. В низине тракт не слишком широк, особенности рельефа. Так вот, дорогу чуть ли не полностью перегородили две сцепленные телеги. Одна из них, та, что побольше, с наращёнными бортами, лежала на боку, полностью опорожнившись от груза — капусты, раскатившейся по всей округе. Вторая, прикрытая пологом и груженная непонятно чем, оставалась на колесах.

— Вероятно, все произошло совсем недавно, — решил я, потому что вокруг телег, пытаясь их расцепить, суетились люди, человек семь, не меньше, с виду типичные крестьяне, причем не самые зажиточные. — И виновата во всем та, что была загружена капустой. — Телегу перегрузили, и на спуске ее понесло. А урожай капусты в этом сезоне хорош, очень хорош. Столько возов с ней по дороге попадалось, что такой вывод сам собой напрашивается. Ждать же, когда они расчистят проезд, смысла нет. Слева обойти их будет затруднительно, там откос, а вот справа… Если слезть и взять Ворона в повод, то можно и протиснуться. И вообще, закончится война, надо будет заняться этим вопросом — спрямить дорогу. Чуть ли не главный тракт в Империи и такое безобразие.

Я склонился к холке Ворона, чтобы с него соскочить. Именно это меня и спасло. Близким выстрелом с головы сорвало шляпу. Голове досталось тоже, от удара пулей ее откинуло в сторону так, что хрустнуло в шее.

'Жив', - мелькнула в голове мысль, когда я яростно вонзал шпоры в бока Ворона. Конь чуть ли не с места перескочил телегу, задев в прыжке ее борт задними ногами, но устояв.

Не знаю, что повлияло — напряжение последних суток, удар пулей по голове, прошедшей по касательной, но на меня навалилось бешенство. Навалилось так, что от ярости потемнело в глазах. И вместо того, чтобы снова пришпорить коня, посылая его в намет, ведь с каждой долей мгновения попасть в меня будет все сложнее, а поворот дороги вот он, рядом, и его прикрывает росшая на самом краю тракта густая буковая поросль, я развернул Ворона, обнажая шпагу и выхватывая револьвер левой рукой.

В последние несколько месяцев, времени на отдых, не говоря уже о развлечениях, катастрофически не хватало. Но на стрельбу из револьвера, причем именно левой рукой, часок, другой, раз в несколько дней я выкраивал. Почему именно левой? Да потому что правая рука для шпаги, которая не дает осечек, у нее не заканчиваются патроны, она не требует времени на перезарядку, а все ее достоинства ограничиваются только длиной клинка.

В Доренсе, кстати, имелось приспособление, которое с натяжкой можно было бы назвать тренажером для стрельбы верхом на скаку. Или на месте, потому что любая лошадь категорически не желает замирать даже когда стоит, чтобы дать своему наезднику пару мгновений на прицеливание. Несложное приспособление в виде седла на высоте, соответствующей всаднику на лошади, раскачиваемое помощниками.

Нет, верхом на настоящей лошади диверы в стрельбы практиковались значительно чаще, но и на этом тренажере получить необходимые навыки можно было отлично. И всякий раз, бывая в Доренсе, я непременно на него залазил. Получалось неплохо, вероятней всего потому, что меня не раскачивали так, как они раскачивали друг друга.

Первый выстрел пришелся в человека, показавшегося мне среди людей, устроивших засаду, главным. И почему-то только сейчас я вдруг обнаружил, что на крестьян эти люди похожи всего лишь одеждой.

Еще выстрел, теперь уже в ближнего бандита по левую сторону от меня, кинувшегося с короткой пикой в руках, удар наотмашь по правую руку, и опять выстрел, туда же.

Ворон грудью сшиб бросившегося наперерез бородача в нахлобученной на самые глаза шляпе, и вздрогнул всем телом, когда наступил на его тело копытом.

'Сейчас можно, родной, — успел подумать я. — Сейчас это уже не люди, враги'.

И снова выстрел, затем еще и еще. Я стрелял с закрутившегося на месте Ворона, натянув повод правой рукой так, что он захрипел.

'Мало тренировался, мало, — мелькнула мысль. — Хотя бы каждый второй выстрел в цель'.

Все, барабан пуст, и я разжал пальцы левой руки, роняя револьвер на землю.

Было не до того, чтобы успеть его спрятать, пусть он и стоит целое состояние. Ценность у меня была единственная — собственная жизнь, и доли секунды могли решить все.

Выпад шпагой во всю длину руку, склонившись, даже за луку седла пришлось схватиться. И достал, самым кончиком клинка, но достал. Очередной враг, выронив взведенный пистолет, рухнул на колени, прижав руки к лицу.

Теперь смахнуть рукавом кровь со своего лица, правый глаз ничего не видит. А это очень плохо, могут ткнуть и не заметишь, кто и откуда. Накаркал, черт побери. Бедро правой ноги обожгла резкая боль. Причем обожгла сразу, обычно от ранения до пришедшей боли проходят какие-то мгновения, но не в этот раз. Я заорал от боли, ткнув стволом пистолета чуть ли в рычащий рот бородатого разбойника, нажимая спуск.