Анатолий Нейтак - Мечтатель

Довольно скоро у них действительно родилась здоровенькая и крикливая девчонка, и своё слово отец сдержал: женился по всем правилам, наплевав даже на то, что супруга оказалась вдруг омериткой. Правда, деревенские на севере великого княжества этим штукам редко придают значение, в том числе — деревенские бродячие священники-светловерцы. Они, священники, занимаются делом: благословляют брачные союзы, усопших «зачитывают», разрешают споры по вопросам духовным, но чаще мирским, грехи отпускают после покаяния и так далее. Вопрос о том, кто они вообще — алкиниты, омериты, сугрешиане, али вовсе впавшие в неведомую ересь отступники? — таких бродяг занимает мало. Ну и у паствы их в тех областях, где нет крупных монастырей и твёрдой рукой наведённого порядка в том, по каким правилам Высочайшему кланяться, веротерпимость доходит до пофигизма. Живут люди по принципу «не важно, кто, лишь бы человек был хороший» — и, как на мой вкус, очень правильно делают.

Но вернусь к Миргу.

Родился он у описанной уже пары четвёртым (и вторым по старшинству сыном). Детство имел счастливое — правда, несколько подпорченное старшими сёстрами, задаваками и забияками, но ведь могло быть хуже, да? Дело мешал с развлечением: на речке ловил раков и купался; в лесу пограничном, частично варрэйском, частично доэрском, а по сути ничейном — собирал ягоды, грибы, ставил силки на мелкую дичь, заодно играя то в княжеского егеря, то в разведчика на вражьей земле, а то вовсе в Охотника-гильдейца. Да-да, именно. Став постарше, начал уже помалу девчонок не задирать, а заглядываться на них… и тут грянуло: отец слёг.

На Земле, если не брать в расчёт всякие дикие уголки, уже подзабыли, что означает долгая и серьёзная болезнь кормильца. То хают, то высмеивают пресловутый Домострой, ветхозаветные да патриархальные порядки числят устарелыми. Но они теперь устарели, когда имеются и более-менее работают страховые компании, социальные службы, медицинские учреждения, профсоюзы, банки, выплачивающие проценты по накоплениям и многое, многое другое, что цивилизованный западный человек воспринимает до того естественно, что чаще ругает, чем ценит.

Скажу короче: на Руси пели жалостливо про «кушай тюрю, Яша, молочка-то нет» — ибо корова действительно была семье кормилицей-поилицей, утрата которой означала большую беду. Но вот про то, как семья лишилась не коровы, а единственного мужчины, главы, отца — не пели. Ибо это уже не страшная беда, а ужас кромешный, падение неба на землю, конец всему.

Пока кузнец был в силе, обещал драть куст через четыре слова на пятое, шумно ругаясь с многочисленной роднёй, и ездил по торговым делам, заодно пристраивая соседские товары — его вроде как уважали. Но стоило силы лишиться, как даже родство со старостой вышло ему боком. Девки и молодухи, даром что сами после трёх первых браков не рвались грудью и другими местами на… мм… передовую, не простили приблудной доэрке того, что преуспела и женила на себе аж целого кузнеца. Да и самого кузнеца не простили — за то, что тот на сторону смотрел, если вообще смотрел, с полным равнодушием. Мужики начали припоминать разного рода обиды, начиная от того, как их по пьяной лавочке третьего лета побили, с наковальней спутав, и заканчивая тем, как кузнец, чужого порося по взаимному уговору продавая, деньгу зажилил, не отдав и половины причитающегося. Причём довольно скоро навспоминали столько, что впору дивиться: как вообще такого злыдня под боком терпели? Как не нажаловались на него властям, чтоб после суда строгого да справедливого его на каторгу упекли?

Ох, не иначе — по безмерной доброте да милосердству опчества!

(Немного моей фирменной философии.

Свобода нравов с веротерпимостью, как любая палка, имеет два конца. Жить в богатой — ну хоть относительно богатой — и пофигически относящейся к религиозным заморочкам общине не так уж плохо. Вот только люди в такой общине, увы, более склонны к эгоизму и разведению в своих душах подлого вируса плутократии. Проще говоря, преследуют личную выгоду чаще, чем общую. Своя рубаха ближе к телу и всё такое.

В более фанатичных по своему духу общинах, вроде протестантских или там, не знаю, отечественного разлива староверских, люди могут работать куда больше и быть объективно куда состоятельнее, но при этом они работают не ради себя, а ради идеи. Если родился в такой общине, тебе, конечно, капитально промоют мозги с самого раннего детства, и ни о каком свободомыслии ты не сможешь даже мечтать. Но зато если попадёшь в беду, единоверцы тебя не оставят, это сто процентов. И даже не члену общины некий минимум заботы «истинно верующие» обеспечат — если, конечно, фанатизм их не доползает до отметки религиозного маразма и чужаков они не воспринимают как врагов бога и отечества просто потому, что те чужаки и вообще тремя перстами крестятся. Верующие назойливы, но зато заботливы.

Вот и думай, что лучше: атомизированное «западного типа» общество, где тебе лично может быть очень хорошо, но лишь пока ты на ногах, или монолитное «восточное»/«общинное», где фамилию пишут впереди имени и из своего места в кристаллической решётке общества никуда не денешься — ни в радости, но и ни в горести…

Конец философского отступления, едем дальше).

Персонально по Миргу болезнь отца ударила не хуже, чем по молодой берёзке — топор канадского лесоруба. Обычного-то крестьянского хозяйства у их семьи, считай, не было: огород крохотный, в основном всякими целебными да на горячие отвары идущими травками поросший, домашней живности, если не считать семейства полудиких хорьков-мышеедов и сверчка, тоже ноль без палочки. Кузнец, как четвёртую и последнюю жену свою в дом ввёл, только что на руках её не носил, баловал. Она, конечно, по дому хлопотала и рукодельничала, как всякой порядочной женщине положено — но не без меры. К тому же мастерством по части рукоделия не отличалась. Не настолько, чтоб семья из восьми человек прожить могла.

Они бы долго могли на запасах жить, кабы эти самые запасы не ушли на лекарей (даже магов жизни нанимали дважды — увы, без толку…). А ту часть имущества, которую не истратили на больного, родичи растащили. И в самые краткие сроки стала семья Мирга из «богатеев» почти нищей. Когда же отец не просто занемог, а умер; когда мать, словно торопясь по следам супруга, перестала вставать со своей лежанки, и обе старшие сестры всерьёз начали обсуждать, возьмут ли их в деревенский трактир, батрачить за гроши… в общем, Мирг в свои неполные двенадцать вдруг осознал себя мужчиной. Самым старшим (его четырнадцатилетний брат к тому времени давно был пристроен подмастерьем к городскому кузнецу и, соответственно, в доме отсутствовал).