Кол Бьюкенен - Фарландер

Ариаль Кальвоне. Хорошее имя. Бан улыбнулся, и с этой улыбкой к нему вернулось ощущение уверенности в себе самом, чего так не хватало последние дни.

Среди собравшихся преобладали родственники со стороны Марли: ее мать, ее тети и дяди, в основном военные и торговцы. Некоторых Бан почти не знал и не видел с того дня, как они с Марли поженились. Все выглядели очень прилично в хорошо пошитых одеждах и держались с тем же строгим достоинством, которое отличало и саму Марли.

Его родственников было немного, и объединяло их лишь то, что каждый был сам по себе, отдельно от других, и даже их лучшие наряды выглядели изрядно поношенными. Мать не пришла: она держала крохотную мастерскую по ремонту обуви и других изделий из кожи — неподалеку, кстати, от храма — и постоянно бывала занята. Бан в общем-то и не ждал ее. Да и храм этот для церемонии выбрали вовсе не из-за нее. Другой их храм, в северной части города, пользовался куда большей популярностью, и, чтобы попасть туда, требовалась предварительная запись.

А вот его тетя Виша пожаловала. И даже собрала в пучок свои обычно растрепанные черные волосы. С Вишей пришли и две ее дочери, обе блондинки. Формально все трое пребывали в трауре по Хеселосу, мужу, отцу и первоклассному плотнику, сгинувшему в море вместе с зерновым конвоем, потопленным пятью месяцами ранее на обратном пути из Занзахара. Хороший человек, так всегда думал о нем Бан.

Была здесь и Риз, рыжеволосая красавица с усталым, как будто она не спала несколько ночей, лицом. Лос, слава Эрес, на этот раз не притащился.

Вынырнувший из тени молодой монах обходил членов семьи с деревянной чашкой для пожертвований, куда собравшиеся послушно высыпали заранее отложенные монеты.

Лишь когда сборщик подошел ближе, Бан вспомнил, что отдал все деньги проститутке, и смущенно пробормотал слова извинения. Тем не менее нарушение привычного порядка несколько испортило настроение. Раньше к людям никто не приставал, и они сами после окончания церемонии оставляли, сколько могли, в чаше у выхода.

Положение спасла Марли, доставшая монету из своего кошелька. Словно почувствовав что-то, она вопросительно посмотрела на него, и он кивнул — мол, да, все в порядке — и даже положил руку ей на талию.

Три монаха подняли их дочь на вытянутых руках. Их песнопения на старохосском звучали чисто и плавно, как журчащая между камнями вода. Повторяя данное девочке имя, они просили для нее хорошей работы, долгой и продуктивной жизни и Девяти Разрешений от Бремени. Когда ее опустили, малышка Ариаль засмеялась и задрыгала ножками. Старик Джерв улыбнулся.

В другой жизни Бан сам проводил бы эту церемонию для чужого ребенка. Мать всегда хотела, чтобы он, младший из троих сыновей, стал монахом. Старший, Тич, уже посвятил себя профессии обувных дел мастера, средний, Коул, пошел служить в армии — вопреки желанию матери.

Возможно, Бан даже стал бы хорошим монахом — сердце у него было доброе. Результат чрезмерной материнской заботы, как всегда приговаривал отец. С намеченного курса его сбила любовь к Марли.

Потом старший брат умер по неизвестной причине — просто свалился замертво во время ужина. Местный доктор предполагал наличие какого-то скрытого сердечного дефекта. Вскоре после этого средний брат, Коул, муж Риз, бросил семью, а заодно и армию и скрылся в неизвестном направлении. Потеряв за короткое время сразу двоих сыновей, отец буквально высох от горя и быстро сошел в могилу. Мать осталась одна. Затаенная обида на младшего, а теперь и единственного сына за несколько месяцев переросла в открытую враждебность. Она постоянно пыталась вызвать в нем чувство вины и не жалела при этом ни себя, ни Бана. Она сравнивала его со старшими, и эти сравнения неизменно получались не в его пользу. Создавалось впечатление, что мать считает его в каком-то смысле ответственным за несчастливую долю братьев, как будто это он, отказавшись от монашеского платья, навлек на них немилость Судьбы.

И кто он теперь? Солдат? Да. Воин? Определенно нет.

Только в своей собственной, небольшой семье Бан чувствовал, что чего-то достиг, что не ошибся, выбрав Марли. Он изо всех сил старался быть хорошим мужем и отцом и теперь ощущал себя предателем.

«Никогда больше. Я сохраню семью, чего бы это ни стоило».

Церемония закончилась. Девочка, раскрасневшаяся от всего пережитого и еще пахнущая дымком, вернулась к родителям, и вся семья собралась на площадке у храма, под ярким солнцем, о котором все почти забыли за то время, что провели в прохладном, полутемном помещении. Они уже договорились, что отправятся потом в дом его тети, в паре кварталов от храма, где посидят за общим, накрытым совместными усилиями столом.

Риз шла с Баном и его женой и детьми. Женщины обменивались мнениями о церемонии, не обращая внимания на привычную артиллерийскую канонаду. Судя по характеру перестрелки, стороны не предпринимали активных действий. Может быть, с надеждой думал Бан, маннианцы взяли паузу.

Они с Марли шли взявшись за руки, Риз несла на руках Ариаль, а Джуно плелся сзади. В какой-то момент Марли многозначительно, словно желая напомнить о чем-то, посмотрела на него.

— Ну же, спроси, — шепнула она.

Бан кивнул.

— От Нико что-нибудь есть?

Прежде чем ответить, Риз еще крепче прижала к себе малышку.

— На прошлой неделе пришло письмо. Судя по виду, едва не утонуло в море. Я почти ничего не смогла разобрать, но оно точно от Нико. Его ужасный почерк ни с каким другим не спутаешь.

— Наконец-то хорошие новости, — вздохнула Марли. — Даже если ты не смогла прочитать... Уверена, у него все хорошо... где бы он ни был.

Невысказанный намек остался без ответа. Скорее всего, Риз действительно не знала, куда занесло ее сына.

Чуть в стороне от площади они увидели сидящего на земле монаха. Рядом с ним стояла чаша для подаяний. Завидев группу, монах — мужчина средних лет — поднялся, преградил им путь и, благословив, недвусмысленно протянул чашу. Если не принимать в расчет замызганную рясу, за служителя культа он мог сойти лишь с очень большой натяжкой. Лицо его, от брови до подбородка, пересекал свежий шрам, лысина не видела бритвы по меньшей мере несколько дней.

Еще один жулик, понял Бан. После того как совет объявил противозаконным любое попрошайничество, сохранив это право только за служителями культа, многие горожане натягивали рясу и брили голову, чтобы выдавать себя за монаха.

Притворщик. Тлевшая где-то глубоко злость всколыхнулась вдруг и выплеснулась.

— Да пребудет с вами благословение, — пробормотал мужчина, тряся чашкой, в которой уже звякало несколько монет.

Бан шагнул мимо, грубовато отодвинув «монаха» плечом. Мужчина вскрикнул от удивления и выронил чашку. Монеты раскатились, поблескивая на солнце.