Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

На этом месте, достигнув апогея какой-то неприличной радости, Константин Матвеевич слегка устыдился (всё-таки похороны) и ощутил в себе философское направление в смысле желания урегулировать распоясавшиеся чувства. Бывший морской штурман сделал во сне небольшое душевное усилие и ощутил в себе такое равновесие всех известных ему чувств и ощущений, что ему захотелось петь жалостливые псалмы, танцевать зажигательную джигу, строить оросительные каналы и сочинять грустные элегии одновременно.

«Тоже мне, знаток псалмов и элегий хренов», - невольно усмехнулся во сне Сакуров и обратил внимание на новые цветы, появившиеся на Сакуре, числом ровно двенадцать. И на сей раз из этих цветов не получилось никаких плодов, потому что цветы один за другим сдуло с дерева налетевшим ветерком. И над образовавшейся синтоистской панорамой в лучах восходящего солнца получилась такая пёстрая круговерть, что Сакуров, замороченный начавшейся с круговертью сменой запахов и красок, сначала не понял её содержания. Но потом взял себя в руки и быстро разобрался со сменами запахов и красок как с сезонными. При этом он удивился быстроте, с какой данные сезоны менялись, и отчётливости незначительных перемен, происходящих на его глазах в каждом сезоне.

«Всё правильно, - рассудил бывший морской штурман, - цветов было двенадцать, а месяцев в году тоже двенадцать. Вот их сдуло с Сакуры и – понеслось…»

Тем временем на творимую в свете поднимающегося солнца землю выпал снег, и некоторое время, равное одному мгновенью, снег имитировал игру света на гранях разновеликих неоправленных бриллиантов. Затем бриллианты погасли, а на земле зашебаршили метели. Им тоже был отведён ровно миг, поэтому вскоре вслед за колючей белой завирухой потянуло теплом, и зазвучала капель. Не успела капель сыграть свой последний аккорд, как перед взором Сакурова запестрели краски всевозможных цветов и плодов. Но мгновение цветов с мгновением плодов миновало, и бывший морской штурман снова увидел проливной дождь с громом и молнией. Потом над его головой засверкало холодное синее небо, а леса и долы расцветило осенней палитрой красок, от бледной охры до кроваво багряного с вкраплением золота и малахита.

«Чудеса», - констатировал Константин Матвеевич и увидел, что на Сакуре появились новые четыре цветка. Эти цветы также не стали созревать до состояния плодов, их также сдуло ветром и там, где упали лепестки последних четырёх цветов, образовались четыре стороны света. Больше того: на каждом условном рубеже каждой стороны света кто-то невидимый и всемогущий соорудил по дворцу. Солнце при этом встало на востоке и теперь не просто поднималось над проявляемой из первозданной тьмы землёй, но стало двигаться на запад. И получилась такая необычная картина в свете четырёхсторонней перспективы, что с востока на запад проявляемой земли было больше, чем с приплюснутых к наблюдаемой Сакуровым оси севера и юга.

«Ну, что-то похожее мы уже видали, - вспомнил Сакуров улетающих на все четыре стороны драконов и Розу Ветров, - так зачем же повторяться? Наверно потому, что не так это просто, – сотворить мир со всеми его генеральными измерениями сезонного и географического свойства с поправками на климат. Хотя, если верить Ветхому Завету (157)…»

И, пока он так соображал, вокруг Сакуры, которая вновь покрылась таким множеством цветов, что Сакуров не стал их пересчитывать, начали твориться какие-то непонятные светлые чудеса. То с цветка цвета лимона осыплется ворох фиолетовых крапинок, и они превратятся в порхающих ёжиков. Или цветок цвета неспелой вишни протянет свои лепестки до земли и на месте их соприкосновения образуется не зло жужжащий рой голубых полупрозрачных яблок. А то цветок цвета кофе с молоком начнёт вибрировать и издавать ритмичные мелодичные звуки, едва различимые на слух, но отчётливо видимые невооружённым глазом в виде расходящихся разноцветными кругами четырёхдольных тактов (158). И как только первый круг коснулся первого порхающего ёжика, как они все подхватили по яблоку на свои фиолетовые колючки и полетели в разные стороны.

«Ну, это уже какой-то сюрреализм, - подумал во сне Сакуров, - пора, пожалуй, просыпаться…»

Надо сказать, в этом месте своего сна он хоть и не увидел ничего страшного, но печёнкой почуял его приближение.

А сакура продолжала дарить его новыми чудесами. Только вместо порхающих ёжиков появились прыгающие кубики, подбирающие с земли вокруг материнского дерева просыпавшиеся буквы. Сначала Сакуров принял их за латинские, потом – за кириллические, затем признал в них японские иероглифы, хотя в жизни не отличил бы иероглифа китайского от японского или какого-нибудь другого.

«Ну, да, не отличил бы, - легко признался себе бывший морской штурман, видавший на разных импортных упаковках разные иероглифы, - потому что где мне, серому…»

И тут Сакурову стало грустно: почему он в своё время не выучил много разных языков?

«Да, нет, несколько языков я всё-таки выучил, - стал оправдываться перед собой Константин Матвеевич, - русский, например. Или грузинский. Армянский немного, особенно в части ругательств. По-турецки пару фраз знаю. А по-английски вообще – могу с любым неанглоязычным моряком легко побазарить…»

И он вспомнил, что, когда ему приходилось разговаривать с чистокровным англичанином, прибывшем на круизном теплоходе в Сухуми, то англичанин быстрее начинал понимать русский, чем тот английский, каким пытался оперировать Сакуров. А вот случись в Сухуми балкер (159) из Либерии, то будьте любезны. Наверно потому, что в либерийских мореходных колледжах английскому языку будущих штурманов учили так же хорошо, как в советских аналогичных училищах аналогичных специалистов.

А пока Сакуров сначала корил себя за незнание большого количества иностранных языков, а потом – оправдывал, сакура осыпалась новыми светлыми чудесами в виде мерцающих существ, нечто среднее между разноцветными крохотными осьминогами и морскими звёздами. Эти безобидные существа мирно копошились вокруг сакуры, при соприкосновении друг с другом обменивались цветами, а когда замирали на месте, становились похожими на фантастические колючки.

«Ничего не понимаю, - с некоторой тревогой подумал в этом месте своего чудного сна Константин Матвеевич, - и какого хрена я всё не просыпаюсь?»

Он сделал усилие и очутился под сакурой, засунутый в тесный спальный мешок.

Бывший морской штурман задёргался, пытаясь вылезти из мешка, но ни черта у него не вышло.

«Это, наверно, я ещё сплю», - с неожиданной паникой подумал Сакуров и то ли услышал, то ли почувствовал приближение какой-то неведомой и очень большой опасности.