Алексей Семенов - Травень-остров

И тут же в дверь ударили снаружи, да так, что неслабый воин, проем карауливший, так и полетел спиной прямо на широкий стол, кольчугой, ровно сбруей, гремя. А следом ввалился в трапезную Хольгер-комес, а за ним еще пятнадцать воинов одоспешенных.

— Твоя взяла, кунс, — прорычал Прастен, мигом все уразумевший. — Бросьте мечи! Вас авось не тронут! — рявкнул он сердито на кметей.

Те остановились, не спеша исполнить приказ: не верили происшедшему.

— Делайте, что ваш Прастен-кунс говорит, — посоветовал всем Хольгер.

Загремело негрозно боевое железо, брошенное к ногам Хольгера.

— Вставай, Прастен Вилкович, — прозвучал в повисшей тишине негромкий усталый голос Хальфдира. — Не я тебя победил: Храмн рассудил так.

Зорко, удалившись в лес шагов на сто, резко свернул вправо. Вовсе без надобности было ему гулять сосняком по косогору. И на месте он сидеть не хотел.

Лес, для сольвенна со временем ставший чуждым, диким, для венна оставался продолжением того мира, что начинался очагом. И никого на земле не укрывал лес так заботливо, как венна. А Зорко, не осознавая того, просто шел нужным ему путем, и ни сольвенн, ни морской сегван тем более не могли приметить его в чаще.

А направился Зорко не к погосту — там покуда делать было нечего, — а к дороге, на Галирад ведшей, да примечал, что же такое вокруг печища за сегодня случилось. А говорили следы, что поутру еще жители со скотиной вместе, а то и с возами, отправлялись куда-то — должно быть, недалече и ненадолго, в Лоб или Коржаву. Значит, не все врала сегванка. Сколько ж монет Хальфдир печищу отсчитал? И зачем? Нешто проще выдумать не мог, как с боярином сладить?

Ближе к проезжей дороге Зорко обнаружил следы сегванской воинской обуви — глубокие следы. Понятно стало, что часть сегванов стала на дороге, дабы не пропускать до поры возможных путников и обозы. Должно быть, Хальфдир недюжинную силу собрал: сотни две, не меньше. Для чего только он рубку в трапезной учинил, коли так могуч был супротив боярина?

Сверху, с горы, с большого расстояния, разглядеть что-либо за тыном было трудно. Не было слышно ни криков, ни звона оружия. Но вот на дворе, за погостом, углядел венн стальной блеск. Не надо было большого ума, чтобы понять: то сегванские брони и шлемы. Увидел Зорко, как окружили сегваны малую боярскую дружину, как решили дело без того, чтобы кровь лить. Увидел, как заняли воины кунсовы весь двор и как пошли ко главному входу в погост. Подождал еще, но далее ничего не случилось. Сегваны встали по местам — высокие все, широкоплечие, молчаливые — будто лес еловый, да так и стояли, изредка лишь переходя и переговариваясь. Видно, все вышло у них, как задумали.

Уяснив себе, что происходило вокруг Лесного Угла с утра и чем кончилось дело в самом печище, Зорко задумался о том, как ему к печищу пробраться. Если за тыном стоит сотня сегванских воинов, то караульные там всяко есть. Обращаться невидимым — как тот черный пес и его неведомый хозяин — Зорко не умел. Оставалось дождаться темноты: пусть попробуют комесы изловить венна!

Зорко и сам не знал толком, зачем ему нужно было попасть непременно в печище и все увидеть самому. Иттрун, конечно, верить было нельзя, но ведь и у нее причины не было доверять Зорко: могла прямо там, в чулане под всходом, ножом зарезать, и вся недолга! Принесла бы короб. Но, с одной стороны, сомневался Зорко, что отпустили бы его сегваны подобру-поздорову.

С другой стороны, как ни чужды были венну все выходки, учиненные сегванами и сольвеннами в погосте, как ни бунтовали чувства и рассудок против такого безобразия, однако чувствовал Зорко, что должен разобраться, как это люди до лютости такой доходят. Объяснение, даваемое стариками в родном печище, о том, что за лесами лежит исподняя страна, где все навыворот, Зорко не утешало. Ему предстояло — даже если он и впрямь попал в исподнюю страну — здесь жить, и жить долго. Как ни хороша была веннская Правда, а не всюду она годилась. Для Зорко вот не пригодилась вовсе. А еще бесконечные обозы, проходящие дорогой, свидетельствовали, что нет никаких псиглавцев ни за ближними лесами, ни за дальними овидами: всюду жили люди, и жили по-своему.

Но ладно бы по-своему. Чуял Зорко, что временами, как из поганого болота, выплескивалась в мир черная злоба, и катились ее волны, расходясь, но не гасли, а наоборот, будили все худшее и набирались мощи, покуда не находился кто-нибудь, способный остановить волну, будто коренной каменный берег. Вот и здесь, в Лесном Углу, упали на землю брызги этой худой волны. И бежать, закрываться от этих брызг, делать вид, что не заметил их, было бесполезно. И подло. Надо было дознаться, откуда катится волна на сей раз и какой берег станет для нее преградой.

Зорко воротился на прежнее место под соснами. Иттрун пока не вернулась. До сумерек было еще далече, и Зорко, пристроившись под корнями, прямо на толстом мху, решил вздремнуть, нимало не опасаясь, что его застигнут врасплох. Умел Зорко, как и многие охотники-венны, спать по-волчьи. Волк, в отличие от домашнего пса, никогда не спал развалясь. Серый сворачивался в клубок, и так подремывал некоторое время. Потом вставал, осматривался внимательно, принюхивался, тянулся, припадая на передние лапы и отклячивая хвост, потом крутился вокруг себя несколько раз и после опять укладывался клубком, чтобы, проснувшись вскоре, проделать то же самое.

Венны делали так же, если приходилось ночевать в лесу: сон получался недолгим, но глубоким, и после него было бодро и свежо. И грозящую опасность можно заметить издали, если не быть разиней…

Времени прошло немного, когда Зорко сквозь дрему услышал легкие торопливые шаги — девичьи. Впрочем, не так уж они и торопились.

«Короб, видать, принесла», — подумал Зорко. И резко, единым рывком, вскочил на ноги.

Иттрун, подошедшая уже на пять саженей, даже шарахнулась от неожиданности.

— Заснул, воин, — насмешливо бросила сегванка, не подав вида, что венн неожиданным появлением застал ее врасплох.

— Да, немного заснул, считаю, — подражая Хальфдиру-кунсу, намеренно взвешенно промолвил Зорко. — Ловко ваши с боярскими разделались. Только вот когда дозор на дороге снимут? Меня ведь, глядишь, и не выпустят без кунсова ручательства, а мне идти чуть свет: на поле ждать не будут, когда я пожалую, — без меня уберут. А мне без работы в Галирад хода нет. Впрочем, я и по лесу могу, без дороги…

Сегванка молча слушала венна, ронявшего слова тяжело, расчетливо, ровно подшев под дом бутил. Глотала насмешку, не кривилась. Потом, как Зорко договорил, сказала:

— Верно про вас говорят, что вы как ветте лесные. Не торопись. Даст тебе отец коня, полагаю…