Алексей Семенов - Травень-остров

Занятые едой и беседой, Иттрун и Зорко поэтому не вдруг ощутили присутствие в воздухе чего-то иного, особого, не похожего на обыденные краски и голоса вечера позднего лета. Словно бы тень, отличная от прочих, стала наползать из чащи, от полуночного овида, медленно, да неостановимо, как набухающая в паводок река. Она стелилась сперва по подлеску, заглатывая черной угольной пастью корни и травы, потом приподнялась, смыкаясь уже над ветвями, а после и вовсе вздыбилась, распространяясь над щетинистой шкурой леса и дальше, выбрасывая к светлым звездам жадные свои языки.

Тьма эта была не сплошной. Она походила более на тончайшую ткань, кою делали далеко, на южных островах и континентах, и об их существовании ни Зорко, ни Иттрун не подозревали. Сквозь эту кисею и газ были видны и звезды, и даже деревья, но видны уже не так, как обычно. Это был не тот глубокий, живой и мудрый в своей огромности мир, каким был лес для венна, но словно бы изломанная, искаженная, исподняя сторона его. Деревья тянули друг к другу и к людям жадные корявые щупальца и когти, звери исходили злобой в жестокой охоте, жук ел траву, жука клевала птица, черви грызли землю, подлесок рвался к свету и давил и глушил все, что смело вырасти рядом. Под землей коварные грибы вели бесконечные смертельные войны. И сами звезды блестели колючим, стальным, ненастоящим блеском.

Зорко увидел это, едва только мглистая тень легла на костер. Огонь словно вздрогнул, выбросил кроваво-красный язык, взметнул сноп искр к ночному небу и продолжал гореть, но это горение было уже не танцем, но борьбой: тьма наваливалась на пламя сверху, душила его, а оно прорывалось сквозь пелену, сжигая ее и все же дыша под этим тяжелым волглым покрывалом.

Зорко оглянулся: кривляющиеся призраки из самых темных и давних веннских сказаний вереницами неслись из лесной пасти, невидимые, но ощутимые, а потому исподволь рисуемые воображением. Добегая до невидимой стены, поставленной живым огнем и горячими людскими душами — его, Зорко, и Иттрун, — они корчились, опадали и таяли, но бесконечными рядами, как войско, шли на эту хрупкую стену. А дальше, за их спинами, выкатывалось нечто незнаемое, но ужасное в своей злобе и мерзости.

«Уж не Худич ли пожаловал? — помыслил Зорко. — Вдвоем не отбиться, коли так».

Он обернулся на сегванку. У той лицо стало белее беленого полотна, но глаза сияли неистовым ледяным огнем. Руки она скрестила на груди. И без того бледные, а теперь и вовсе бескровные губы шевелились, почти беззвучно произнося что-то нараспев, заклятия должно быть.

Зорко не ведал, что такое мерещилось девице, должно быть, не лучшее, нежели ему самому.

— Уходить отсюда надо. Дурное место, — сказал он громко, вставая.

До Иттрун звуки голоса дошли не сразу, словно бы сквозь ветер и расстояние.

— Вижу великанов изо льда и огня, а за ними пасть Великого Волка! — провозгласила она величаво, точно была Королевой Островов из древних сегванских легенд, а не дочерью бродяги морского кунса. — Близятся Сумерки Богов!

— Какие сумерки! — тут уж Зорко возмутился, несмотря на всю необычность происходящего. — Ночь кругом! Или рехнуться вздумала? Вот налетят навьи да всю душу вытрясут, будет тебе белый свет не мил! Идем в печище: люди там. Вместе не сгинем!

А тьма уже окружила костер, и лес за ее покровами застыл в угрюмом и мрачном ожидании, не сулящем двоим ничего доброго. Бесплотный страх, клубящийся черным туманом, стелился по земле, дыбясь иной раз и обращаясь дикой и пугающей невнятной фигурой, дышащей злобой и хладом.

Зорко хорошо помнил, как однажды его рука сама, не повинуясь разуму, принялась гулять кистью по холстине, и он не мог ее остановить! Не ведал он, кто правил тогда его рукою, но то была не добрая сила. Зорко сам ужаснулся, когда пелена отрешенности спала с его глаз и он увидел прямо перед собой нагромождение валунов, скал, кривых елок, низкое небо, а посреди всего этого жерло, ямину огромных размеров, уходящую в неизведанные глуби. В это подземелье катилось, не имея возможности ухватиться за что-либо, лохматое растерзанное солнце, а впереди, и позади него, и пообок — сотни маленьких людских фигурок. Снизу же нескончаемой гнилой рекой выплескивалась из пропасти рать за ратью, истекая из такого же вот клубящегося мрака. Рати эти были черны и безлики, но вместе составляли единый нечеловечий лик, тысячами зраков, вмещающих все непотребства и злобу мира, смотревший с холста. И Зорко слышал грозную и неотвратимую поступь этих воинств и сгибался под невидимым черным лучом этого невыносимого взгляда.

Он тогда хотел было уничтожить картину, но вдруг, когда поднес уже свернутый холст к огню, на него словно лихорадка напала: руки задрожали, он весь покрылся холодным потом и так и застыл на корточках перед пламенем, не в силах ни бросить туда страшное творение рук своих, ни оставить его жить.

Теперь этот холст, свернутый, лежал в коробе, а короб стоял в трапезной погоста. А черные воинства двигались ныне со стороны леса, и смутный лик взирал из тьмы тысячами невидимых глаз. Его картина ожила.

И тут Зорко стало по-настоящему страшно. Страшно именно потому, что он наконец-то понял, что творила тогда его рука и кто двигал ею. Ни один человек, кроме самого Зорко, не видел картины той. Он знал наверняка, что кудесники и матери рода, увидев такое, возмутятся не в пример больше, чем на все остальные художества непутевого молодца. Вот за это могли изгнать из рода, зане вид на холсте оскорблял не только веру веннов, но и весь род людской.

Зорко не раз мечтал нарисовать такую картину, куда самому захотелось бы войти. От этой следовало бежать, и быстро. Он сам или кто-то страшнее и могущественнее его создал эту черную воронку, но сил уничтожить холст у венна покамест недоставало.

Он ухватил сегванку за рукав и дернул резко. Та очнулась и с непониманием глянула на венна:

— Что случилось? Куда собрался?

— Пошли быстро, — хмуро сказал венн. — Глянь вокруг — поймешь, что случилось.

И он, уже не церемонясь, потащил ее за собой.

— Боги разгневались на нас. — Иттрун мигом поняла, что вокруг творится нечто странное.

Они вышли за пределы круга, еще охраняемого огнем, и нырнули за пелену. Зорко по-прежнему вел девицу за собой, да так шибко, что та едва поспевала.

— Значит, и венн может за косы девиц таскать? — напомнила Иттрун начало их долгой беседы.

— Если жить хочет, — огрызнулся венн, отбрасывая колючую еловую лапу.

Посреди главного двора погоста сегваны развели четыре огромных костра, помимо иных, разожженных тут же на дворе, так что света было в достатке, чтобы участники и зрители предстоящей забавы видели все до мелочей. Забава же предстояла нешуточная. Сегванская дружина, обряженная по-прежнему в сталь, хотя все враги были давно повязаны, а дороги охранялись тремя не менее сильными отрядами, встала квадратом, посреди которого отвели площадку для боя.