Павел Буркин - Вернуться из смерти

- Вперё-о-о-од! - вновь с головой окунаясь в кровавое безумие, прохрипел Эгберт. - Рипуа-а-аррр!!! - выкрикнул он имя предка племени, и клич взмыл над атакующими, забушевал с новой силой.

Дальнейшее Эгберт не помнил, адское зелье не позволяло мыслям пробиться сквозь багровую пелену ярости. Они карабкались по склону и обледенелым камням, рвали перчатки, кожа тут же примерзала к камню и льду - и так и оставалась. В таком состоянии, знал Эгберт, мудрёно заметить что-то кроме смерти. Некоторые умудряются не заметить и Её приход. Только что разрывали глотку в первобытном рёве, исторгая в выстуженные небеса красноватый, будто отлетающие души, парок - и уже сидят в пиршественном зале богини Борэйн, да не поминается её имя всуе, среди воителей древних времён.

Снова проблеск реальности: вожделенный край обледенелого склона, и у самой кромки чьи-то ноги: значит, королевские вояки не до конца забыли, что такое честь, качнулись навстречу. Сейчас повеселимся!

Замахиваться негде, да и как размахнёшься, когда над головой уже взмывает вражеский меч? Только вскинуть навстречу разящему лезвию секиру, ловя клинок в узкий зазор между лезвием и обухом. И сразу, пока противник не понял, что к чему - рывком в бок с проворотом - вырвать клинок из рук, швыряя его вниз. Ага, выпустил... А теперь окованным железом топорищем - коротко, без замаха, - ткнуть в солнечное сплетение... Упал... Ничего, добьют. Вклиниться в образовавшуюся крохотную брешь. Отклонить коварный удар копьём вбок. Панцирь, конечно, не пробьёт, но синяк или даже сломанное ребро никому не нужно. А теперь, с размаху...

И горячие, солёные брызги, парящие на морозе - в лицо... В кровавом свете Магры они кажутся сгустками мглы. И снова замах... И удар, чудовищный, неотразимый, от которого можно только уклониться - если есть куда. Тычок острым навершием топорища, что бьёт не хуже копья, в чьё-то оскаленное лицо. Упал... Принять вражеский клинок на окованное никарром, несокрушимое топорище... И коротко, без замаха, перерубить Харайнову дружиннику шею.

Уже по всему гребню холма ревели, хрипели, орали, кто мог - ещё и матерились, убивали и умирали. Прежде, чем зайдёт луна воинов, прибавится народу у пиршественного стола Богини смерти!

Возможно, одни рипуарии и не смогли бы пробиться сквозь строй дружинников - благо, тот мало чем отличался от толпы атакующих. Может, они и не умели биться "стеной", как южане, но уж в поединке каждый стоил троих. А если бьются северные витязи, битва распадается на множество поединков и схваток мелких групп. Какая честь убить врага, даже не зная, кого довелось отправить к Богине? Или от кого пришлось принять смерть? Неслучайно так повелось испокон веков!

Справа в железную запруду врубился клин дружинников королевы, а эти уже ничем не уступали лучшим витязям короля. Слева, хоть их и поменьше, ломят ивэ, их клич так же взлетает к небесам. Как ни опытны и сильны дружинники, но нападающих просто больше, вдобавок они не ведают сомнений, сражаясь против проклятых южан. Поколения их предков, что пели про дружину Харгона в пиршественных залах, кабаках и врытых в землю по самые крыши полуземлянках, мечтали об этом дне - и теперь, казалось, вся их ярость и боль переплавились в ненависть атакующих.

Шаг за шагом воины королевы отжимали врагов от склона. Каждый шаг стоил им крови и потерь, дружинники короля пятились, оставляя за собой сплошной ковёр трупов - своих и чужих - и пропитавшуюся кровью и дерьмом из порванных кишок снежную кашу. Лютый северный мороз тут же прихватывал её льдом, на образовавшихся наледях скользили и падали воины. Многие из упавших уже не вставали: упал - значит, вышел твой срок, зовёт тебя к себе Богиня. Куда позорнее - принять пощаду от врага, ведь, по северным понятиям, это значит признать себя рабом...

- Навались! - хрипел Эгберт, щедро раздавая страшные удары. С ног до головы вождя рипуариев забрызгало кровью, какими-то ошмётками, тут же примерзавшими к броне. Секира по самую рукоять побагровела и влажно блестела от крови. Мечи сейчас уже не рубили так хорошо, как вначале, кровь смерзалась на лезвиях. Но тяжёлая секира всё так же уверенно раскалывала щиты и шлемы, проламывала панцири, рвала кольчуги. Дробила кости, перерубала шеи, раскалывала черепа... Вперёд, не оглядываться! Спину прикроют те, у кого доспехи поплоше, или вовсе ничего, кроме тулупов.

...Его спасла никарровая броня и то, что противник, похоже, и сам не поверил в свой успех. Копейное остриё проскрежетало по пластинкам брони. Второй удар нанести враг не успел: секира взмыла над головой посунувшегося вперёд дружинника, и ещё одна голова с отрубленной правой рукой упала в парящий снег. Рипуарий оглянулся налитыми кровью глазами, и кровавая муть, колыхавшаяся перед глазами, отступила. Из нерассуждающей машины для убийства он вновь превратился в вождя.

Кровавый дурман отхлынул так же внезапно, как и накрыл - они бились уже не первый час, зелье уже начало выдыхаться. Вождь рипуариев оглянулся - и холодная испарина прокатилась по телу. Его бойцы ещё шли вперёд, подобно нити за иглой, пробиваясь вперёд за вождём - но и ивэ слева, и королевские дружинники справа уже откатывались назад, разворачиваясь куда-то вбок. А оттуда, играючи перемахивая через сугробы, мчались невиданные на Севере, огромные южные кони, которым южане почему-то доверяли больше, чем своим ногам. Теперь он понял, почему. Могучие звери несли всадников, с ног до головы закованных в железо, казалось, без малейших усилий, только кроваво взблескивала под лучами Магры чешуя панцирей и начищенные кольчуг. Рыцари стремительно настигали пятящихся, пытающихся перестроиться и не успевающих это сделать ополченцев, а копья уже опускались для страшного таранного удара. И хотя всадников не больше трёх дюжин, а ополченцев, на которых они нацелились - не меньше сотни, почему-то в исходе схватки Эгберт не сомневался.

Но и королевские дружинники, откатившиеся с заваленного трупами холма, недаром ели свой хлеб. Перестроившись в правильное каре, выставив копья, уцелевшие воины королевы бежали наперерез, метя ударить рыцарям вбок, придержать их первый, самый страшный натиск. Потом будет проще: остановленный, вынужденный обороняться всадник уже не так страшен, его можно стащить на землю и добить. Или, наоборот, поднять на копья...

Но вслед за рыцарями шли другие воины. Они шагали в идеальном порядке, и над головами несли странные, короткие, какие-то изогнутые... копья? Трубки? Вспомнились слова странной девчонки, старшинство которой почему-то признали над собой картиры. Неужто те самые трубки, что изрыгают огонь - как она их назвала, джезайлы?

И где, Ирлиф их всех забери, ахташи? Сигиберт обещал обойти южных свиней и ударить навстречу остальным отрядам. Куда делась эта помесь крысы и свиньи?!