Энгус Уэллс - Узурпатор

К вечеру третьего дня они подошли к реке Сол. По ее берегам раскинулся небольшой городок, обе части его сообщались между собой при помощи двух паромов. Один из них, с плоским дном, похожий на гигантский плот, был так велик, что на нем перевозили повозки и скот. Дома словно вросли в землю. В иные приходилось спускаться по ступенькам, теплые покои располагались в полуподвальном этаже и напоминали погреб. Вскоре войско Тамура разместилось на постой. Впервые с тех пор, как воины покинули Высокую Крепость, им довелось провести ночь под крышей. Воины наслаждались пищей и долгожданным отдыхом. Уинетт не преминула воспользоваться общественными банями. По мере того, как на восточном берегу загорались огни, западный, казалось, совсем опустел. Но паромы не прекращали работу, между берегами сновали лодки. Горожанам не терпелось увидеть прославленных героев. К тому же в отряде было немало уроженцев городка, стосковавшихся по старым знакомым.

Наутро дождь прошел. Заспанное солнце, словно скучая, выглянуло в разрыве туч, и городок — как выяснила Уинетт, он назывался Соланул — утонул в золотистом сиянии. С Лозин неслись бурные потоки, и река разлилась, но переправа не вызвала затруднений. Радушный прием поднял настроение, и тамурские воины со свежими силами продолжали путь.

К полудню ложбины перестали встречаться. То там, то здесь на вершинах холмов торчали голые скалы. На горизонте показалось плато, густо поросшее лесом и казавшееся почти черным. Это было Геффинское нагорье — горный массив, занимающий почти весь центральный Тамур. Сидя вечером у костра, Кедрин рассказал Уинетт, что у подножья Геффин стоит город. В его ведении находилась вся эта дорога, которая начиналась в лесах Белтревана. Дальше она проходила через перевал, за которым был только лес — до самого Тамурского плато, в самом сердце которого стояла Твердыня Кэйтина.

Воспоминания о доме разбудили в юноше противоречивые чувства. Это не укрылось от Сестры. Кедрин стосковался по матери — но какую боль она испытает, увидев его слепым? Уинетт снова положила руки ему на лицо, но безуспешно. Видя, что это лишь повергает Кедрина в отчаяние, она оставила свои попытки.

— Я слишком сильно надеялся, — произнес он угрюмо. — А может быть — на слишком многое.

— Нет, — возразила Уинетт, — все правильно. Не теряй надежды. Просто ты должен быть терпеливым.

— По крайней мере, ты со мной. Хвала Госпоже.

Он улыбнулся. Пламя взметнулось выше, и Уинетт увидела, как он измучен.

— Конечно, — проговорила она, кутаясь в плащ. — Воздай Ей благодарность, ибо Она непременно вернет тебе зрение.

Кедрин кивнул. Он хотел было заговорить снова, но тут Уинетт его опередила.

— Ты что-то хотел сказать?

Он прикусил язык и замотал головой. Но эти невысказанные слова были связаны с чувствами к ней — и Уинетт это знала. Она глядела в лицо юноши, изо всех сил пытаясь казаться бесстрастной. Как тяжело дается ему это молчание — и как он боится говорить! Он хмурился, резкий свет костра подчеркнул морщинки, собравшиеся у него на лбу, и тени под скулами, и он словно стал старше. Темные волосы отливали медью. Уинетт поняла, что больше всего желает обнять его, ощутить прикосновение его рук… Она прикусила губу и поднялась.

— Прости, — пробормотала она, — мне надо тебя покинуть.

Укрывшись за повозкой, Уинетт прижала ладони к холодному металлу колеса и шепотом воззвала к Госпоже.

— Все в порядке?

Уинетт обернулась. Если бы даже она не узнала голос Тепшена, легкий акцент не дал бы ей ошибиться.

— Конечно, — она слабо улыбнулась. — Благодарю.

— Тебе нелегко.

Уинетт удивленно поглядела на Тепшена. С тех пор, как они покинули крепость, уроженец востока редко заговаривал с ней. Она знала, что он не разделяет ее веры в Госпожу и не признает ее обета. И все же в его голосе звучала искренняя забота.

— Нелегко, — согласилась Уинетт, — но Кедрину еще тяжелее.

— Ты тоже любишь его, — шепотом отозвался кьо.

— Да.

Она вздохнула. Отпираться было бесполезно.

Тепшен Лал улыбнулся, белоснежная полоска зубов сверкнула в темноте.

— Любовь — нелегкое бремя. И пока тебе тяжелее, чем ему. Ты решилась ехать с нами — это благородство. Благодарю тебя.

— Как ты заботишься о нем…

Уинетт поймала себя на том, что присутствие кьо вызывает у нее странное чувство. Благодаря особым тренировкам Сестры Эстревана воспринимали многое, что недоступно чувствам непосвященных. В этом невысоком худощавом воине жила великая сила. Он сдерживал ее — но лишь до поры. Это было похоже на затаенную ярость сидящего в клетке волка или зеленоглазой лесной кошки.

— Я его люблю, — просто ответил Тепшен Лал. — У меня нет сыновей, но Кедрин мне как сын. В моей стране меня называли бы «ан-дьо»… названный отец, это выражение больше всего подходит. Я разделяю его боль. Ты — причина этой боли, и я отчасти разделяю его чувства к тебе. Если тебе когда-нибудь понадобится друг — вспомни обо мне.

Он церемонно поклонился, словно выполнял ритуал, затем безмолвно удалился и снова сел у огня. Уинетт посмотрела, как он вытаскивает меч и начинает натирать клинок маслом, постояла еще секунду и направилась обратно к костру. Самообладание вернулось к ней. Теперь она снова могла вести беседу, с меньшим риском открыть всю глубину своих чувств.

Что бы ни сулило это путешествие, оно оказалось нелегким.

На следующий день местность стала пересеченной, и Кедрину реже приходилось развлекаться вольной скачкой. Дорога то и дело спускалась между скал и вела по дну ущелий. Ручьи, пересекавшие ее, разлились, угрожая наводнением — впрочем, наводнения в это время года были нередки. Зима отряхнула листву с могучих деревьев, и они стояли, с укоризной качая обнаженными головами. Колонна вынуждена была замедлить шаг. Повозка грохотала и стонала на головокружительных спусках. Потом дорога начинала подниматься по размытому склону, и колеса то и дело угрожающе скользили. Даже молчаливому Дису изменила его обычная невозмутимость. Он то понукал заупрямившихся лошадей словечками покрепче, чем обычные выражения недовольства, то подбадривал невнятными звуками. Дождь, кажется, лишь сделал передышку, чтобы накопить силы. Едва войско устроило привал, с неба обрушился каскад ледяных струй. Когда же палатки были снова свернуты, начался настоящий потоп. Дорогу скрыла серая пелена. Поднялся встречный ветер, ливень хлестал по глазам. Даже Тепшен набросил капюшон и теперь ехал ссутулившись, словно нес на плечах всю небесную влагу. Уинетт съежилась под пологом. Плащ промок и прилип к телу, отяжелевший капюшон падал на глаза. Сестра вцепилась в скамью, молясь о том, чтобы не свалиться при очередном толчке и чтобы хрупкий экипаж не развалился на части. Окажись в ее распоряжении лошадь, и она бы, пожалуй, забыла, что одета в лазурь, и согласилась ехать верхом.