Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

Новое положение одновременно и тревожило и радовало князя, несмотря на то что впереди была неизвестность, полная опасностей и тревог. Сидя во дворце, он чувствовал, что, несмотря на блистательные победы и возвращение на отеческий престол, жизнь в Стольном Городе идет по каким-то своим, неведомым ему, законам. Филька, что ни ночь, приносил ему темные, нерадостные вести, но по утрам, когда князь выходил в тронный зал, стряпчие с угодливыми выражениями на физиономиях доносили ему, что народ благословляет его твердое, справедливое правление и исправно несет в государевы закрома десятину от своих промыслов. Так кто же прав? Если судить по тому, что пришлось увидеть и перетерпеть князю за последние сутки, то Филька.

Владигор посмотрел на перстень. Камень в оправе светился ровным голубым огнем, не предвещавшим никакой опасности. Князь подумал о богатырском мече и Браслете Власти, оставшихся в его дворцовой спальне, но эта мысль не вызвала в его душе никакого сожаления. Он понял, что мудрый Белун, явившись перед ним посреди берендеевского леса, угадал его мысль, быть может, даже раньше, чем сам Владигор понял тайное стремление своей души.

«Они назвали меня Хранителем Времени, — подумал он, вспомнив мудрые, просветленные лица членов Чародейского Синклита. — Но какого времени? У каждого оно свое: у Берсеня, двадцать лет просидевшего в темной сырой яме, — одно, у Ракела, живущего лишь кратким мигом, отделяющим жизнь от смерти, — другое…»

Лес кончился, и теперь Владигора отделяла от прибрежной верфи лишь небольшая болотистая низинка, поросшая шуршащим на ветру рогозом. За низинкой высились бревенчатые леса, и плотники, стоя на верхних площадках, ритмично отбивали поклоны, блистая на солнце широкими лезвиями продольных пил. Чуть дальше начинался крутой береговой спуск, над которым возвышались верхушки ладейных мачт с трепещущими на утреннем ветерке штандартами. Зоркие глаза князя различали на волнистых разноцветных полотнищах львиные морды, скрещенные сабли, волчьи головы, алые цветы, месяц, луну, звезды и золотой круг солнца в колючем лучевом венце. Он догадался, что это тот самый караван с низовьев Чарыни, купцы которого присылали к нему гонца с дарами.

«Ждут, дам я им добро пройти к Студеному морю до ледостава или не дам», — подумал князь, высматривая на окраине леса подходящую березу, чтобы вскарабкаться на нее и осмотреть ладейный ряд, стоящий вдоль бревенчатого причала. Вскоре он увидел толстый корявый ствол, покрытый пестрой замшелой коростой, подошел к нему, подпрыгнул, ухватился за нижний сук и, легко вскинув в воздух сильное, упругое тело, полез вверх, цепко перехватывая руками крепкие ветви.

Добравшись примерно до середины дерева, Владигор остановился и сквозь частую сеть голых веток стал вглядываться в прибрежный пейзаж.

Перед его глазами предстала довольно обычная, несколько унылая картина осеннего берега: вереница ладей вдоль темной, заляпанной грязью и опавшей листвой пристани, сваи причала, снесенного весенним половодьем, желтые штабеля ошкуренных бревен под камышовыми навесами. Пейзаж оживляли лишь разноцветные штандарты на ладейных мачтах да с десяток всадников, неспешно спускавшихся к берегу по крутой, закаменевшей от мороза тропке. Приглядевшись к конникам, Владигор узнал в первом из них дворцового казначея Дувана, который вместе с прочей челядью достался ему в наследство от Климоги. Но самое удивительное было не то, что Дуван сел верхом на коня, что делал весьма неохотно, так как был стар, толст и подслеповат, а то, что правой рукой он держался за древко белого знамени, упертого в стремя. Следом за ним трясся на пегом жеребчике глашатай с позеленевшим медным рогом через плечо, за ним на вороной кобыле — толмач, а замыкали шествие дружинники в синих бархатных кафтанах и меховых шапках с медными шишаками.

Когда всадники спустились к пристани, плотники побросали пилы и топоры, выстроились вдоль причала и стали снопами валиться чуть не под копыта лошадей. На ладьях тоже зашевелились кожаные пологи кормовых шатров, кое-где показались заспанные физиономии корабельщиков, а когда кавалькада остановилась посреди пристани и глашатай затрубил в медный рог, на всех ладьях уже суетился народ.

Глашатай что-то прокричал, но Владигор не разобрал ни его слов, ни заливистых воплей толмача, разлетевшихся над стылой водой. Он лишь заметил, что после окончания речи корабельщики кинулись к мачтам и стали неровными рывками стаскивать лодейные штандарты. Через небольшой промежуток времени штандарты вновь поползли вверх по мачтам, но на каждом из них виднелась снежно-белая полоса.

«Яким помер, не иначе, — с грустью подумал князь, вспомнив старика, освобожденного им из дворцовых подземелий после свержения Климоги. — Жаль его, мудрый был человек, справедливый…»

Он вскарабкался по стволу выше и за голыми темными садами увидел серые столбики дыма над крышами посадских изб, широким венцом окружавших крепостную стену Стольного Города. Стена опоясывала Город причудливо изломанной линией, над острыми выступающими углами которой возвышались бревенчатые башни, прорезанные узкими щелями для лучников и широкими квадратными бойницами с медными желобами, по которым горожане при приступах лили на вражьи головы кипящую смолу. В мирное время бойницы были заперты крепкими дощатыми ставнями, но сейчас ставни почему-то были распахнуты настежь, и из открытых проемов свисали длинные белые полотнища.

«Ох как они Якима помянуть торопятся, даже меня дожидаться не стали, — с досадой подумал князь, — хотя по обычаю его засветло похоронить надо, а дни нынче короткие».

Тут его внимание снова привлек какой-то шум со стороны пристани. Владигор повернул голову и увидел, как дружинники, спешившись, волокут по причалу тщедушного бродягу в драном меховом тулупчике. Подтащив его к казначеевскому жеребцу, они с силой толкнули бродягу в спину, так что тот упал на бревна. Владигор напряг слух и вдруг отчетливо различил в морозном воздухе раздраженный голос Дувана.

— Что, Осип, отбегался? — визгливо восклицал тот. — Ишь, хорек, под скамью забился! Думал к степнякам уплыть да в рабство продаться, да?

Оборванец попытался поднять голову и что-то ответить, но Дуван жирной рукой дернул конский повод, и злой жеребец, оторвав от земли копыто, с такой силой опустил его на спину бродяги, что его куцый тулупчик треснул по шву от самого ворота до разлетевшихся на пояснице пол. Бродяга вскрикнул от боли, а собравшаяся толпа разразилась угодливым разноголосым хохотом.

— Да кто ж тебя, доходягу, купит? — продолжал потешаться Дуван, глядя с седла, как бродяга выгибает спину и шарит ладонью по позвоночнику, пытаясь стянуть разошедшиеся полы. — Заберу-ка я лучше тебя на княжью псарню блох у борзых вычесывать да миски за ними вылизывать, — глядишь, к весне и откормишься! — И Дуван опять захохотал, похлопывая ладонью по шее своего жеребца.