Анна Коростелева - Школа в Кармартене

— Счастье — чрезвычайно позднее понятие, введенное просветителями в XVIII веке, одновременно с другими их идеями, которые вы, надеюсь, при всей своей растерянности в состоянии оценивать здраво, — спокойно сказал Змейк. — До эпохи Просвещения мысль о праве каждого человеческого существа на счастье не занимала умы европейцев. Чтобы расставить все точки над i: я получил свое воспитание и образование до начала эпохи Просвещения.

— Неужели мы уже исчерпали все ресурсы милосердия Божьего? Так быстро? — убито пробормотал Гвидион.

— Не забывайте, что далеко не все вокруг вас христиане. Я не принадлежу к этой конфессии, — оборвал его Змейк.

— Тогда что для вас соответствует понятию промысла Божьего?

— Боюсь, что бич Немезиды, — сказал Тарквиний и откинулся в кресле.

Гвидион твердо помнил, что Мерлин разрешил спрашивать обо всем, что непонятно; поэтому, вместо того, чтобы попридержать язык, он, пренебрегая опасностью, спросил:

— А зачем вы хранили все это время орден Кромвеля?

Змейка передернуло.

— Какой орден? — спросил он. По движению его губ заметно было, что он хотел сказать что-то другое.

— «Господь предал в наши руки врагов английской республики, и слава этой победы принадлежит лишь Ему», — процитировал по памяти Гвидион.

Змейк пожал плечами.

— Вы полагаете, его следует выбросить? — иронически спросил он.

— Ну да, я понимаю… это неделикатно по отношению к… к тому, кто выдал награду, — сказал Гвидион.

— Это неделикатно по отношению к сплаву цветного золота и белой бронзы. Металл не может отвечать за то, что на нем написано, — сухо сказал Змейк.

Тогда Гвидион потоптался еще немножко перед Змейком и сказал:

— Скоро мы все превратимся в пепел. Я рад бы относиться к этому спокойно, но что-то… никак.

— Сегодня меня всерьез беспокоит пятно соуса на моем манжете, завтра я, рассыпавшись на элементы, впитался куда-то под землю. Я не вижу принципиальной разницы между этими двумя состояниями. И заметьте, Мировая война не является необходимым условием для того, чтобы перейти из первого состояния во второе.

— Но отчего моя жизнь оказалась такой короткой, учитель? — вздохнул Гвидион. — Если бы только вы могли сказать мне что-нибудь утешительное!..

— Что ж, — ровно отозвался Змейк, — пожалуй. Был некий философ, который предлагал воспринимать нашу Солнечную систему в качестве атома в составе более крупного физического тела. Он шокировал противников на диспутах, говоря: «А что, если все мы, вместе с вращающейся Землей, с Солнцем и звездами, находимся где-нибудь в хвосте огромного льва?» При такой точке зрения Земля соответствует элементарной частице. Теоретически мы можем вообразить, что в этом, большем мире также живут и действуют люди. Наши размеры по сравнению с ними бесконечно ничтожны. Означает ли это, что так же ничтожны мы сами и все, что мы делаем?

— Нет, — сказал Гвидион. Он следил за мыслью Змейка, и сердце его начинало биться ровнее. — Если бы мне сказали, что поэт, написавший «Письма с Понта», был такого размера, что мне не разглядеть его и в микроскоп, а весь Понт был шириной с волосок, это не изменило бы моего отношения к Овидию.

— Разумеется, — согласился Змейк. — А если бы вам сказали, что некий государственный деятель, действуя в своих масштабах, навел порядок на десятой части поверхности нейтрона?

— Это не уменьшает моего уважения к нему. Что делать, если его народ такого размера! Неважно, в какую из этих концентрических Вселенных ты включен, лишь бы…

— …человек был приличный, — иронически заключил Змейк. — Вы уловили нить. Далее. То, что применимо к пространству, может быть применено и ко времени. Самая короткая жизнь сопоставима со сколь угодно долгой по одному, единственно существенному параметру.

— Добродетели, — догадался Гвидион.

— Если хотите, — сказал Змейк. — Вам полегчало?

— Нет, дорогой учитель, — сказал Гвидион, — но происходящее со мной не стоит вашего драгоценного внимания.

Тут он сел на пол.

— Вы, вероятно, возвращаетесь завтра домой? — спросил Змейк, никак не проинтонировав свое высказывание.

— Да, я… к родителям. Они, наверное, там волнуются. А уж бабушка — та вообще.

— Я также намереваюсь вернуться домой, — бесстрастно заметил Змейк.

— У вас… есть семья? — спросил Гвидион.

— Да, и относительно большая. Я в ней младший. У меня двенадцать старших братьев и сестер, — сказал Змейк. — Родители не видели меня, если я не ошибаюсь, в течение последних ста тридцати лет.

— Они будут счастливы, — предположил Гвидион.

— Несомненно. Полагаю, что мой благословенный отец даст мне десятиминутную аудиенцию. Кроме того, я смогу наконец навестить фамильный склеп, — боюсь, до сих пор я проводил там слишком мало времени, — заметил Змейк естественно и без малейшей горечи, и это заставило Гвидиона думать, что крепкая семья Змейка хранит какие-то чрезвычайно суровые патриархальные традиции.

Преподаватели держались в целом все мужественно, но совершенно по-разному.

Доктор Мак Кехт подозревал, что в ближайшее время от него, возможно, потребуется прекратить несколько истерик, и был в секундной готовности. Все было тихо. Тогда, в ожидании каких бы то ни было происшествий, он отыскал и вымыл заварочный чайник.

«Что до моих дел, — подумал он мельком, — то, дела финансовые побоку, многие курсы терапии я не доведу до конца уже никогда… да… что же? Несколько выражений благодарности и одно признание в любви. Ну, это все терпит до вечера. Сейчас мой кабинет открыт для студентов, невозможно отлучиться».

— Боже, как это все некстати! — вздохнул Мак Кехт, имея в виду, конечно, войну. — Сейчас, когда жизнь стала мне дорога… конечно, входите, Финвен, я ждал вас, как узник луч света, я даже… приготовил чай.

…Тем временем Дион всем окружившим его ученикам прежде всего предложил выпить.

— Друзья мои и поклонники, ваш старый учитель всегда держал бочонок фалернского на этот самый случай! — вдохновенно объявил он, почесывая подмышки. — Сейчас следует достать музыкальные инструменты, пригласить какую-нибудь гетеру…

— Скорее, порну, — заметил шедший мимо Змейк. — На гетеру денег не хватит.

Это замечание почему-то совершенно отрезвило Диона, он опечалился и вообще как будто только сейчас понял, что, собственно, происходит.

Вернувшись к себе в кабинет, измученный событиями дня Мерлин побарабанил пальцами по столу и всмотрелся в газету, которая так там и лежала. Он увидел другие заголовки: «Инопланетяне высадились в Девоншире», «Прямой звонок Господу Богу — за 30 пенсов» и «Трехметровый аллигатор терроризирует побережье Атлантики». Директор что-то пробормотал сквозь зубы, вскочил, метнулся туда, сюда, выскочил за дверь и через минуту уже выбегал из школы через арку, ведущую в город.