Анна Коростелева - Школа в Кармартене

На этот раз Мерлин решительно загородил советнику Эвансу дорогу и взялся скрюченным пальцем за пуговицу его пиджака.

— Какие именно последние события?

— О Господи! — воскликнул советник Эванс. — Вы что, не знаете? В город пригнали стадо свиней на ярмарку, йоркширских, самая сволочная порода, можете себе представить, и это совпало с днем открытия Летнего фестиваля бардов! Взгляните, я весь в дерьме!..

…Вернувшись из «Старого ворона», Мерлин в гневе пронесся по коридорам школы. Он клекотал от ярости и кипятился ужасно, но не произнес ни слова, пока не разыскал Мак Кархи и не затащил его в темный угол.

— Идиоты! Кретины!.. Старые маразматики!.. — закричал он. — Нас вообще нельзя допускать к работе с детьми! С людьми!!! При слабоумии в такой стадии нужно спешно накрыться крышкой гроба! А не расхаживать, вещая истины!..

Еще некоторое время он рвал и метал, прежде чем высказался членораздельно.

— Газетенка-то… того, — сказал он.

Мерлин снова собрал всех под балкончиком Бранвен и сказал:

— В связи с резким потеплением политического климата мы можем вернуться к повседневным занятиям. Слухи о нашей гибели оказались немного преждевременны. Если вы спросите меня, я скажу, что рано или поздно это с нами все-таки случится, но, похоже, не в этот раз. С четверга учебный процесс восстанавливается в обычном объеме, и давайте, в общем… хм-хм… считать, что мы замяли это недоразумение. Только не рассказывайте об этом никому в городе, не то подумают, что здесь не только я ку-ку, но и вы все.

Преподаватели понимающе кивнули.

— Что вы имеете в виду? — невинно спросил кто-то из толпы студентов.

— Много будете знать, молодой человек, — скоро состаритесь, — сурово сказал Мерлин, показывая тем самым, что время, когда можно было задавать любые вопросы, закончилось. И, смилостивившись, прибавил: — Я, собственно, о том, что люди могут вдруг подумать, будто мы здесь несколько аполитичны.

Шла репетиция. Взбалмошный король Ллейр выспрашивал у дочерей, как они его любят. С видимым удовольствием он выслушал про то, что старшие дочери любят его как свет очей, как солнце ясное, как Божий день, как множество прекраснейших вещей, и в нетерпении обратился к младшей, Крейдиладд, предвкушая продолжение праздника.

— Я вас, отец, люблю, как любят соль, — просто сказала Крейдиладд.

— Как что, как что? Я что-то недослышал, — обеспокоился Ллейр. — Как видно, становлюсь я глуховат.

— Вы все прекрасно слышали, отец, — люблю, как соль. Которая в солонке.

— Отцу родному плюнуть так в лицо! — возмутился старец. — А я еще ее лелеял с детства! И нос, и попу вытирал с усердьем! Пеленками обвешан был весь двор! А сколько раз подвязывал слюнявчик — ведь это ж не сочтешь! И вот теперь в награду мне за тьму ночей бессонных она задрала нос передо мной, своим отцом родным, единокровным! Прочь с глаз моих, долой, сейчас же вон! Не вздумай возвращаться за гребенкой! Навек тебе сюда заказан путь! А вы, зятья любезные, не ждите — приданого за нею будет пшик! Кто хочет, пусть берет ее босую, в рубахе из холщового мешка, а кто не хочет — скатертью дорога!..

— Отец, отец, ну что за безрассудство? — вступилась старшая, Гвинейра. — Ваш зная нрав, нетрудно предсказать, что сами вы за ужином начнете: «А где моя малютка Крейдиладд? Пошлите к ней узнать — вдруг прихворнула? Как нету? Да кто смел ее прогнать?» Одумайтесь скорее, ведь напрасно вы будете искать ее тогда. А тут еще вдобавок женихи… Все понимают, хоть и иноземцы. Вон, глазками китайскими стреляет. И донесет до самой Поднебесной, что здесь британский Ллейр скандалил так, что от него родная дочь сбежала.

— Как соль? — подозрительно переспросил Ллейр, обернувшись к Крейдиладд.

— Как соль, — твердо повторила Крейдиладд.

— Так вот вам мой ответ: хоть в ужин, хоть в обед, я не желаю отныне слышать, видеть, обонять и… словом, не меняю я решенья. Мешок холщовый, грубую веревку — подпоясаться, пару башмаков…

— Зачем же? Я беру ее босую, как вы сказали раньше, перед этим, — проговорил Дилан, подходя. — И здесь ей не понадобятся туфли — я на руках снесу ее на борт. Так башмаки оставьте при себе, вдруг пригодятся — мало ли? — в хозяйстве.

С утра в погожий апрельский день Гвидион хотел было выйти в город за мелкими покупками, но обнаружил, что сделать это невозможно. При самом выходе из школы происходила бурная перебранка Орбилия с Дионом Хризостомом, которые совершенно перегородили дорогу, размахивали руками и пускали в ход один за другим приемы — пока только ораторские. Причиной перепалки было, как обычно, то, что Орбилий, по мнению Диона, превышает свои учительские полномочия и вторгается в чужую область знания. Дело в том, что Орбилий был не ритором, а всего лишь грамматиком, специалистом низшей ступени, поэтому каждый раз, когда он начинал давать ученикам творческие задания и учить их, скажем, составлению речей, это страшно возмущало Диона Хризостома, который считал своим неотложным долгом напомнить Орбилию, что тот не имеет никакого права открывать тут риторическую школу. Сам же Дион был ритором, но очень плохо знал латынь, поэтому вытеснить Орбилия в этой роли при всем желании не смог бы, и вот из года в год, когда на латыни дело доходило до творческих заданий, во дворе Западной четверти разыгрывался традиционный диспут, проводившийся с необыкновенной живостью и виртуозностью, но неизменно заканчивавшийся ничем.

— Ты, друг мой, лезешь в сферу, в которой являешься дилетантом, — внушительно говорил Дион. — Оно, конечно, хорошо, что учитель-грамматик обучает контроверсии, но ведь здесь требуется известная квалификация! Вот он, нынешний упадок нравов: простой школьный учитель мнит себя авторитетом! Послушать его, так он знает всех писателей, все звезды на небе по именам, все страны! А сам только в том и смыслит еле-еле, что архаизм, что узус, как правильно говорить и где ставить ударение! А где же богатство, изобилие и пышность слога, где звучность речи или медоточивая, смотря по обстоятельствам, мягкость? Поистине пожелаешь в сердцах, чтобы со всякого, кто намерен открыть школу, требовали бы лицензию с печатью! Да, сограждане! Уж не лучше ли в более раннем возрасте отдавать детей риторам-декламаторам, чем видеть, как они декламируют непонятно у кого?.. И непонятно что декламируют, добавьте, — с горечью продолжал Дион. — Ну, что это за тема — «уговорить Алкея взять в руки лиру»? Алкей-то — да, всегда ломался страшно. Что было, то было. Уже настроит лиру, почти начнет, и вдруг: «Нет, я не могу! Нет настроения. Ах, да уберите отсюда эту Сапфо, — что она на меня пялится? Увы, я не в голосе сегодня, горе мне!..» Бывало, по целым часам его уламывали, причем ораторы не вам чета! Но только если эту тему дает Орбилий из Беневента, то как хотите, а мне все же видится в ней насмешка над греками и великой эллинской культурой!..