Людмила Астахова - Бабочки в жерновах

Лэйгин задумался. Конечно, он знал, что разговаривает сейчас с самим собой, но разве это что-то меняло? Он остался в крипте обдумать и решить. Так есть ли разница, как это делать, верно? А в компании с говорящими мертвыми головами делать это как-то даже оригинальнее.

Но для верности он закрыл глаза ладонями.

— Видишь ли, Лив Тенар, я очень любопытный человек, — сказал мурранец. — Я никогда не прощу себе, что, оказавшись в такой близости от великой тайны, не попытался узнать истину. Какой же я после этого буду ученый? — сначала его голос звучал неуверенно, почти вопросительно, но с каждым словом тон становился суровей, а уверенность внутри крепла. — Как любит говорить ваш Берт: «Быть у ручья и не напиться?», хотя он совсем про другое. Я тут, а Калитар за дверью. Нет! Пусть это ошибка, но это — моя ошибка.

— Вот так оно всегда и происходит. Никто не в силах удержаться от любопытства, никто, — грустно вздохнула Стражница. — И я, и они. И даже ты.

— Наверное, всё потому, что мы люди и обязательно хотим знать?

— Говори за себя, Ланс Лэйгин. Так… что ты решил?

Он убрал руки от лица, открыл глаза и осмотрелся вокруг. Со всех сторон, из каждой ниши, осиянная теплым светом, живая и настоящая глядела на него Другая.

— Я пойду и узнаю, — сказал Ланс. Счастливый Ланс Лэйгин, если угодно.

Всем давно известно, что граница между мирами, между прошлым и настоящим, пролегает в сумеречный час — рассвета или заката, когда исчезают тени и остается лишь неяркий свет. Лучшее время, чтобы отправиться за ответами.

Так Ланс и сказал даме Тенар. И она не стала возражать. На рассвете Стражница отворила дверь, отступила в сторону, давая пройти, а потом еще долго стояла и глядела в бесконечную тьму…

Лив и Берт

— Хотел пролезть через слуховое окно и задушить меня во сне?

Пистолет был тяжелым, очень тяжелым, но рука Лив не дрожала. Берт, впрочем, тоже не вздрогнул.

— Или… — продолжила она. — А! Я поняла! Труба. Припоминаю, как ты уже проделал такое однажды. Но угорела бы не только я.

— Девчонка легкая, — Берт улыбнулся, как всегда ничего не отрицая, но и не признаваясь. — Ее несложно вынести даже через окно. Но портить твой дымоход — это слишком изощренно, Лив. Теперь ведь не зима.

— Верно… — медленно проговорила Стражница. — Лето. И Летний фестиваль. Будь любезен, подними руки так, чтобы я их видела.

— Иначе ты меня пристрелишь?

— Я выстрелю, Лазутчик. Тебе под ноги. А с крыши ты упадешь сам.

— Ты тоже становишься изощренней раз от раза, — он послушно поднял руки и неспешно повернулся, глядя куда угодно — на предрассветный горизонт, на жемчужные волны и легкие полупрозрачные облака — только не на нее. — Это ведь я приучил тебя бить первой.

— О да. Я помню.

— Почему, Лив? Ведь это шанс, совсем неплохой шанс для всех нас. Зачем ты защищаешь этого мурранского Мотылька? Это ведь совсем не твоя роль, защищать кого-то. Твое дело — стеречь, не впускать и…

— И не выпускать, — она договорила за него и присела на конек крыши, положив пистолет на колени. — И твой второй вопрос неверен. Правильный вопрос — «почему», а не «зачем».

— Ты позволишь мне тоже присесть? Благодарю. Итак, почему? Мы ведь никогда об этом не говорили.

Лив смотрела на то, как он садится на верхнюю ступеньку лестницы, свесив ноги в легких эспитских сандалиях, как беспечно болтает пятками над краем, рассуждая при этом о совсем не пустяковых вещах. В этом был весь Берт, влекущий и отвратительный одновременно. И где же он припрятал оружие?

— Не говорили и теперь не станем, — проворчала женщина. — Тысяча лет пустого трепа ничего не изменила.

— Не только трепа, Лив, — тонко улыбнулся Берт.

— О да, не только, — она хмыкнула. — Все еще надеешься соскочить за чужой счет, Лазутчик? Как всегда? Ну, а я не надеюсь. Пустая трата времени и сил. И жизней, чужих, как водится. Вот разве что узнать, что же я такое совершила там, в Калитаре, раз меня приковали…

— К Острову?

— К тебе! — взъярилась Овчарка. — К тебе, будь ты проклят! Грязная крыса, лазутчик и вор. И еще убийца.

— Может, ты влюбилась в меня и сама себя обрекла на это, — Берт пожал плечами, не удосужившись даже обернуться. — Так что некого винить. Судьба! — и сплюнул вниз, внимательно проследив полет плевка.

— В задницу судьбу. Если у Мотылька не получится, я пристрелю тебя хотя бы для того, чтобы дожить остаток этого круга спокойно.

— О… А как же наша вечная любовь, Стражница?

— Любовь… — в устах Лив это прозвучало грязным ругательством. — Любовь, как же. Вторая после Келсы. Вечно вторая, вечно другая. Если мне так погано, то что же ты сделал с ней?

— Я не помню, — тихо ответил рыжий контрабандист. — Не помню даже, имя это или название. Только слово, даже не тень… Что проку в одном слове?

Лив потерла лоб и вздохнула:

— Можешь мне поверить, такие вещи чувствуются. Если я — вторая, то где-то должна быть Первая. Так что это определенно имя.

— Тогда… Почему она не возвращается? Как ты думаешь, Лив?

— Может, и возвращалась, да ты не узнал. Сам знаешь, некоторые по несколько кругов подряд пропускают. А может, не суждено, — отрезала женщина, а потом вдруг призналась: — Я бы многое отдала за возможность никогда больше тебя не видеть, Берт, но только не память. Если уж ходить по кругу, то с открытыми глазами. Но ты… Ты ведь можешь уехать и не возвращаться! Это мы все, как сказочная нежить, прикованы к своим гробницам и не в силах их покинуть, а твоя могила — море. Везде, где оно шумит, ты сможешь оставаться живым. Зачем ты все время возвращаешься, Берт?

— Я боюсь, — он вздрогнул. — Веришь ли, я просто боюсь. Вдруг пропущу что-то… кого-то важного. Но ты права. Если не дано освободиться, то хотя бы узнать, за что. Вот почему морские и подземные должны получить мурранца. Это шанс…

— Не скули! — Лив оскалилась. — Не жалобь меня! Вот тебе выбор, прямо сейчас, Берт-Лазутчик: либо после Фестиваля ты уедешь и не вернешься, либо я пристрелю тебя, не сходя с места. И остаток дней проживу спокойно, не оглядываясь на каждый шорох. Оно того стоит, я считаю.

— Согласен, — кивнул Берт. — Оно того стоит. Я попытаюсь, Лив. Но взамен…

— Мурранец уже в лабиринте, — усмехнувшись, сообщила она. — Вошел туда по доброй воле и с открытыми глазами. Сам. И в трезвом уме, что важнее. Я открыла ему дверь и посветила на прощание. Ждите теперь, что он вам принесет.

— Ты ему рассказала. А он — поверил?

— Так или иначе, но там, в темноте, у него будет возможность проверить мои слова, — Стражница поднялась и отряхнула юбку. — Убирайся.

И без особенной опаски повернулась к нему спиной. Нож под лопатку — не самое худшее, что может случиться со Стражницей, видят морские и подземные ! Гораздо хуже показать врагам… другим, всем прочим… лицо, такое, как было сейчас у Лив дамы Тенар.