Людмила Астахова - Бабочки в жерновах

— И когда же я вспомню? — дрожащим шепотом полюбопытствовала Верэн.

— На третий день Фестиваля.

— Завтра, что ли?

— Не обязательно. Если не в этот раз, то через год на очередном Летнем Фестивале.

Глаза у девчонки стали огромные и круглые, как у перепуганного мышонка. В своё время у Лив такие же были, надо думать.

— А ногти грызть тебе уже не по возрасту, прекращай! — рыкнула строгая эмиссарша.

— И кто же я? — пролепетала девушка.

— Без понятия. Может, Салда, а может, и Лунэт. По срокам очень подходит.

— Кто они… то есть, я… они такие?

Лив замялась на пару минут, словно решая, как бы поаккуратнее преподнести новость, но так ничего и не придумав, сказала напрямик:

— Стервы обе редкостные. — И увидев, что Верэн совершенно пала духом от такой новости, поспешила утешить. — Вообще-то, Салда очень талантливая художница. Гениальная в чем-то. Этого у неё не отнимешь. И нравом мягче Лунэт, добрее.

— А вторая?

— Лунэт прямодушная, камня за душой держать не станет, но злая.

— Злее, чем даже Фрэн… то есть, Лисэт?

— В три раза. Они с младшей Тэранс — заклятые подруги. Не хихикай так по-дурацки. Они в самом деле дружат. Всегда.

И тут выяснилось, что до момента, когда Верэн вспомнит и превратится в одну из эспитских вечных жительниц, местные не будут её узнавать. Зато потом сразу поймут, кто перед ними. Такая вот мистика.

Девушка специально сходила и посмотрела на себя в зеркало. Те же темные глаза, личико сердечком, невинный взгляд, задорная улыбка — никаких признаков изменений.

«Злая подружка злой ведьмы? Не может быть. Тогда — художница? Не знаю».

— Только не реви, ради морских и подземных. Судьбы ничем не хуже остальных. Так что, сделай милость, не действуй мне на нервы! Очень прошу, — приказала Лив.

То ли угадала, то ли почуяла, что Верэн вот-вот разрыдается от страха и предчувствий.

— Я понимаю, ты сейчас за локти себя кусаешь. Мол, зачем я на этот остров приехала, сидела бы дома.

— Я не хотела оставаться на ферме.

— Не думаю, что хоть где-нибудь тебя бы приняли так же, как на Эспите. Подумай хорошенько.

Верэн не вчера родилась и иллюзий по поводу добросердечия людского не питала. Без рекомендаций честной работы ей не светило, деньги кончились бы через неделю, а оставаться без гроша в кармане даже в Дайоне чревато.

— Но Салда ведь не очень плохая?

И было в несчастном девчоночьем голосишке столько надежды, что сердце Лив-Стражницы дрогнуло.

— Тебе понравится искусство. Салда всегда говорила, что бывает очень счастлива, когда рисует. При случае, полюбуйся на её картины в гостиной у лорда Эспита.

Утешила по-своему.

Сногсшибательная новость, тем не менее, не выбила у Верэн почву из-под ног. Салда или Лунэт еще неизвестно, а пирог допечь надо. Хотя яблоки из ведьминого сада и в руки-то брать боязно.

Все женщины знают: когда возишься с готовкой, то самые сумбурные мысли постепенно упорядочиваются, а растревоженные чувства притупляются. Отчего так происходит? Наверное, из-за монотонности и непрерывности процесса. Так что к моменту, когда знаменитый хадрийский пирог подрумянился, а посуда была перемыта, Верэн успела смириться с будущим превращением.

Маленький домик с садом, постоянная работа, община, готовая принять тебя без всяких предварительных условий, — это непреодолимый соблазн для здравого смысла.

И словно окончательно соглашаясь на будущее преображение, Верэн безропотно надела белое платье Куколки.

Лив, увидев подопечную подобающе облаченной и с пирогом, укутанным в полотенце, одобрительно хмыкнула, а Перец отвлекся от выкусывания блохи у корня хвоста и радостно гавкнул.

Хил и Верэн. Эспит

Весть о том, что Ланс Лэйгин сам отправился в подземелье, а значит, все ухищрения Фрэн и Мерерид в отношении мурранца оказались пустой тратой времени, Хила позабавила. Ну, и порадовала, конечно. Теперь от островитян уже ничего не зависит, «правые» добились своего, и не придется воевать с Лив — целых несколько поводов отметить окончание маленькой войны. И пока Фрэн шепталась с Исилом, а Мерерид за обе щеки уплетала хадрийский пирог, Рэджис удалился в заросли жимолости с бутылкой крепленого и копченой сардинкой.

После суеты последних дней так хотелось побыть в одиночестве. Без давящей на психику нервозности Фрэн и вдали от ехидства Мерерид. Имеет мужчина право просто помолчать и послушать тишину?

Хил расположился на ковре из разросшегося спорыша, сделал первый глоток и вдохнул пахнущий морем воздух. Морские и подземные , как же хорошо! Бутылка быстро нагрелась на солнце, но теплое вино лишь сильнее убаюкивало ветерана. Спать тоже хорошо. Спать и не видеть ничего, ни прошлого, ни будущего, забываясь и забывая всё и всех. А уж какое блаженство выныривать из уютных глубин-перин и еще несколько минут не помнить самого себя, никакими словами не передать.

— Ой! Прости…

Куколка, должно быть, отбежала в кустики по нужде, а на обратном пути наткнулась на разомлевшего, а потому добродушного Рэджиса.

— Хочешь вина, малышка?

Не то чтобы ему хотелось поболтать, вовсе нет. Но Хил считал, что обязан внести свой вклад в общее дело.

— Вообще-то я не пью, — замялась девушка.

Смущали её голые мужские коленки, тощие ноги бывшего солдата, покрытые синеватыми шрамами.

— Ну, тогда попробуй рыбки. Сам ловил, сам коптил. Уважь ветерана.

— Мой отец тоже воевал, — ни с того ни с сего брякнула Верэн.

— Не исключено, что мы с ним друг в дружку стреляли. Надо выпить за то, что не попали, — улыбнулся Хил и протянул бутылку. — За такое — не грех.

Куколка осторожно отхлебнула, не желая спорить. И уселась чуть в стороне. Такая смешная.

— Я еще не стала похожа на Салду или Лунэт? — спросила, не скрывая терзающего всё её существо любопытства. Даже заёрзала на месте от нетерпения.

— Значит, дама Тенар просветила?

Девчонка утвердительно вздохнула.

— Нет. Пока я тебя не узнаю, Куколка, — хмыкнул ветеран.

Затем перевернулся на живот и окинул Верэн снисходительным взглядом:

— Небось, аж нёбо чешется, так хочется узнать, кем быть доведется, да? Сам таким был. Оно как представишь, что вот-вот тебе откроется благодать. Прямо, как «мельники талдычат». Мозги через уши ветром уносит.

— А потом?

— Потом…

Хил зажмурился. Как же объяснить то, что можно только самому пережить?

— Память возвращается постепенно, исподволь, в снах, во всяких мелочах. То одно, то другое вдруг припомнится, потянет к одним людям, оттолкнет от других. И всё, что накопилось за многие жизни, плохое и хорошее, всколыхнется, снова оживет. Вот ты руку обжигала когда-нибудь? Как она заживает? Очень медленно, незаметно, тонкой пленочкой затягивает, поднывает к дождю, но с каждым днем боль утихает.