Моранн Каддат - Сказания о Хиль-де-Винтере

Матею, тем временем, скоро наскучило охаживать рабыню плетью. То ли он устал, то ли был удовлетворен — сказать по виду человека, не слишком, как оказалось, хорошо его зная — для Като это было трудно. Она оставила алкоголь и просто сидела в плетеном кресле за столиком с рассыпанными по нему гранатовыми зернышками. Подошедший герцог разом смахнул стопку какого-то спиртного.

— Сыграем на оставшихся рабов или же продолжим казнь? — Осведомился он у Като.

— А… нет, — Като вдруг поняла, что если она согласится играть дальше, то может проиграть еще одну или даже несколько жертв в Черный дом. — Игра требует такого напряжения…

— Игра ли? — С едва ощутимой ноткой сарказма осведомился герцог, поставив рюмку и занявшись закуской. В правой руке он все еще держал двадцати-тихвостку из отрезков кожи, половина из них была белого, вторая — черного цвета. Покончив с закуской, хозяин замка вернулся к связанной рабыне. — Черт вас дери, слуги, давно можно было пристроить ее как-нибудь поудобнее, — указал он на жертву Черного дома.

Служанки, на ходу кланяясь, направились к своей связанной соплеменнице.

— Мне что, к ноге ее привязать, бестолочи? Где деревянная лошадка?

Като с тревогой наблюдала всю эту сцену, предчувствуя худшее. Деревянная лошадка? Это еще что такое? Матей никогда раньше в ее присутствии не оскорблял и не истязал своих слуг. Эта «шуточная казнь», как он ее окрестил заранее, открыла для Като в нем новые грани.

Убедившись, что слуги поняли его верно, Матей снова занял свое место за столиком с нефритовой чашей и зернышками, которые по взмаху его руки тотчас же убрали. На их месте появилось ведерко со льдом, выпивка и фрукты, а прямо перед ним — немаленькая треугольная в сечении, продолговатая фигура, высеченная из цельного вязового ствола. Так вот она какая, «лошадка».

Обреченную на казнь рабыню осторожно усадили на острую грань фигуры, жертва не доставала ногами до пола, и несколько раз успела вскрикнуть, прежде чем ей кляпом не заткнули рот и не приковали цепью к кронштейну в потолке — за прищепки, зажавшие соски.

— Итак, думается, вам по душе более изысканные удовольствия, графиня, — с ноткой легкого недовольства начал хозяин рабыни. — Признаться, я ожидал большего азарта, фантазии и изощренности ума, и что уж таить, пылкости от девушки, вышедшей один на один на бой не с кем-нибудь, а со свирепым огненным рино.

— Но…

— Вы в чем-то подобны льду, графиня. — Вместе с этими словами герцог воткнул нож в один из кубиков льда в ведерке. — Точно также, как лед: стоит попробовать взять в руки — как он тут же меняет свою форму и убегает мелкими каплями.

Выдав этот опус, Матей еще раз хлестнул рабыню, и тут же прислонил к месту удара лед на ноже. Затем тут же убрал его, и выплеснул на ее тело глоток виски. Короткий, сдавленный кляпом вскрик при ударе, тихий протяжный стон от холода льда и тут же снова крик от обжигающего спиртного. Като только на слух определяла реакцию герцоговской жертвы, потому что в этот момент она наблюдала исключительно за ним.

— Вам это нравится, герцог? — Не выдержала она.

— Отчего же нет? Поверьте мне, графиня, стоны этой женщины сейчас гораздо искреннее, правдивее, чем вопли и стоны тех дам, которые чаще всего оказываются в наших постелях. А правда, разве она не услаждает слух?

— Не понимаю, как может нравиться причинять людям боль.

— Вы забываете, что людям это нравится, они хотят чувствовать боль. Разве вам не приходилось упиваться собственными страданиями, скажем, неразделенной любви или что-то в этом роде?

— Мм, — промычала с сомнением Като.

— Смотреть на то, как другие страдают — как вы считаете, ради чего сотни, тысячи обалдуев, от подзаборных пьяниц и до альбицийских министров — ради чего все они спешили на праздник Урожая? Бесплатная выпивка — хорошо, а рискующие своей шкурой и получающие увечья в бою с фаэрино отчаянные смельчаки — вот что на самом деле влекло их.

Като молчала, она не нашлась, что ответить. А тем временем герцог продолжал водить кусочком льда, насаженным на лезвие ножа, по спине и ягодицам рабыни на «лошадке». Оставив лед, он снова хлестнул ее плеткой.

— Разве вы не замечаете это напряжение, когда я заношу плеть? Не вздрагиваете ли вы, когда вздрагивает она, — Матей снова взялся за лед. — И не задерживаете дыхание, когда она принимает удар? — Он вынужден был положить на стол орудие пытки, чтобы одновременно выпивать и потчевать рабыню ледяными ласками. — И решающий удар по вашим взываниям к моей доброте и милосердию — для участия в «гранатовых играх» я выбираю только тех рабынь, которые предварительно дают на это согласие, и все они, независимо от того, попадет ли одна из них в Черный дом, все они после игры получают по серебрянику.

Като потупив взор, грела в руках бокал спиртного, пытаясь придумать повод уйти с этой гранатовой вечеринки. Если Матею и его рабыням нравятся такие развлечения — что ж, пусть делают это не в ее присутствии.

— Я даже больше вам скажу, графиня, — роль палача и тем более, зрителя, вряд ли сравнится по остроте и разнообразию ощущений с ее ролью. — Лед, подтаяв, со стуком упал на каменный пол, в руке Матея остался один лишь нож, и совершенный им легкий укол оставил на теле рабыни крошечную кровавую точку, растущую в размерах. — Что бы вы сейчас ни думали, я сумею доказать вам, что именно боль доставляет человеку наслаждение.

Следующий удар хлыстом пришелся рабыне по весьма болезненному, судя по ее крику, месту. И тут же крик перерос в несколько сладострастных стонов. Като инстинктивно отодвинулась дальше, когда герцог встал из-за стола, приблизившись к рабыне, опустился перед ней на колени и с чувством поцеловал место укола ножом, а взяв ее за ноги, потянул слегка вниз — дабы жертва сполна прочувствовала грань деревянной коняшки в момент пика этого во всех смыслах, острого, наслаждения. Наша графиня вызывающе шмякнула о стол свой запотевший бокал, собираясь демонстративно покинуть гранатовую вечеринку.

— Вот что, герцог. Я не нахожу приемлемыми ваши жестокие забавы.

— Какое рассудительно-официозное слово вы выбрали, графиня, — подчеркнуто холодно отозвался герцог. — «Приемлемо». И это-то в сфере чувств.

Пускай этот обмен заключительными репликами с хозяином замка мог казаться неучтивым, Като в данный момент мало что заботило. В полу-бреду или трансе она встала и вышла из зала, поплотнее запахнувшись в свое парео. С того момента, когда она использовала тот же нож, разрезая не плоть, а всего лишь шелк для купального костюма, чтобы безмятежно плескаться в термальном бассейне, — прошла словно целая вечность.