Брендон Сандерсон - Обреченное королевство

Они поднялись футов на сорок над полом, когда слуга махнул рукой и паршмены остановили платформу. Шаллан вслед за мажордомом прошла по темному коридору на один из балкончиков, продолжавших Вуаль. Он был круглый, как башенка, с каменной оградой по пояс и деревянными перилами. Занятые альковы светились различными цветами в зависимости от того, какие сферы освещали их; казалось, что они висят над огромной темной пустотой.

В этом алькове находился длинный изогнутый каменный стол, соединявшийся с оградой балкона. Еще был один стул и хрустальная ваза, скорее похожая на кубок. Шаллан кивком поблагодарила слугу и, когда он вышел, вытащила из сумки пригоршню сфер и всыпала в вазу, осветив альков.

Потом вздохнула, уселась и положила на стол сумку. Следует придумать что-нибудь этакое, чем можно убедить Джаснах.

Во-первых , решила она, необходимо очистить рассудок .

Распустив завязки, Шаллан достала из сумки толстую стопку бумаги, набор карандашей разной твердости, кисточки и стальные перья, чернила и акварельные краски. Последним она вытащила небольшой блокнот, переплетенный как манускрипт, — в нем находились рисунки, сделанные во время путешествия на «Удовольствии Ветра».

Очень простые вещи, да, но для нее они стоили намного дороже шкатулки, наполненной сферами. Взяв из пачки верхний лист, она выбрала тонко очиненный угольный карандаш, покатала его между пальцами и закрыла глаза. В воображении возник Харбрант, такой, каким она увидела его сразу после швартовки у пристани. Волны набегают на деревянные столбы, соленый запах, мужчины, карабкающиеся на мачты, весело окликают друг друга. И сам город, взбирающийся по склону холма, дома, стоящие один на другом, ни одного пятнышка неиспользованной земли. Тихо позвякивают далекие колокольчики.

Она открыла глаза и начала рисовать. Пальцы двигалась сами, рисуя широкие линии. Расколотая долина, в которой находится город. Порт. Здесь квадраты для домов, здесь пустота, отмечающая главную улицу, ведущую к Конклаву. Медленно, кусочек за кусочком, она добавляла детали. Тени — окна. Линии, чтобы наполнить улицы. Намеки на людей и повозки, чтобы показать хаотическое движение.

Она читала, как работают скульпторы. Многие берут каменный блок и высекают грубую фигуру, вначале. Потом проходят второй раз, вырезая детали. Потом еще и еще. Так же и в рисовании. Сначала широкие линии, потом детали, еще и еще, вплоть до самых маленьких. Ее никто не учил рисовать — она делала то, что считала правильным.

Под ее пальцами возник город. Она побуждала его появиться, линия за линией, штрих за штрихом. Что бы бы она делала без этого? Напряжение вытекало из тела, текло через кончики пальцев и уходило по карандашу.

Работая, она забывала о времени. Иногда она чувствовала себя так, как если бы впадала в транс, все исчезло. Пальцы, казалось, рисовали сами по себе. И, рисуя, было намного легче думать.

Не прошло много времени, а она уже перенесла Воспоминание на страницу. Она взяла лист, удовлетворенная, с ясной головой. Картина Харбранта исчезла из памяти и возникла на бумаге. И вот тут она по-настоящему расслабилась. Как если бы ее сознание не могло избавиться от напряжения, пока Воспоминание оставалось неиспользованным.

Следующим она изобразила Йалба, стоявшего без рубашки, в одном жилете и говорившего с невысоким возницей, довезшим ее до Конклава. Работая, она улыбнулась, вспомнив приветливый голос Йалба. Скорее всего, он уже вернулся на «Удовольствие Ветра». Прошло часа два? Возможно.

Она всегда больше возбуждалась, рисуя людей и животных, чем предметы. Как будто живое существо, возникающее на бумаге, заряжало ее энергией. Город состоял из линий и квадратов, но человек — из кругов и кривых. Сможет ли она передать ухмылку на лице Йалба? Его ленивое самодовольство, то, как он пытается ухаживать за женщиной, стоящей намного выше его? А носильщик, тонкие пальцы и ноги в сандалиях, длинное пальто и мешковатые штаны! Странный язык, острые глаза, замысел увеличить плату, предложив не поездку, а экскурсию.

Рисуя, она не чувствовала, что работает угольным карандашом и бумагой. Она рисовала портреты не ими, а душой. Есть растения, у которых можно что-то отрезать — лист или маленький кусочек ствола, — потом посадить и вырастить точно такое же. Запоминая человека, она отрезала от него кусочек души, маленькую почку, из которой выращивала его на странице. Уголь для сухожилий, бумажная масса для костей, чернила для крови, структура бумаги для кожи. А ритм и царапанье карандаша звучали как дыхание тех, кого она рисовала.

Вокруг ее блокнота собрались спрены творчества, наблюдая за работой. Как и остальные спрены, они всегда были вокруг, но невидимые. Иногда вы притягиваете их. Иногда нет. В рисовании, похоже, дело зависело от мастерства.

Спрены творчества были среднего размера, с ее палец, и светились слабым серебряным светом. Они непрерывно менялись, принимая новую форму. Обычно они становились тем, что только что видели. Ваза, человек, колесо, гвоздь. Но всегда тот же самый серебристый цвет, те же самые крохотные размеры. Они абсолютно точно имитировали форму, но потом предмет двигался самым странным образом. Стол крутился как колесо, ваза разбивалась и немедленно чинилась.

Ее рисунок собрал около полудюжины спренов, акт творения привлекал их к себе, как яркое пламя притягивает спренов огня. Она научилась не обращать на них внимания. Они были нематериальны — если она проводила рукой через одного из них, он размазывался, как разбросанный песок, потом восстанавливался. И она ничего не чувствовала, касаясь их.

Наконец, удовлетворенная, она подняла страницу. Рисунок изображал Йалба и носильщика, с намеками на оживленный город за ними. Она схватила выражение их глаз. Самое важное. Каждая из Десяти Сущностей воплотилась в какой-то части человеческого тела — жидкость в крови, дерево в волосах и так далее. Глаза связывали с хрусталем и стеклом — окнами в душу человека.

Она отложила лист. Некоторые люди собирали трофеи. Другие оружие или щиты. Многие коллекционировали сферы.

А Шаллан собирала людей. Люди очень интересовали ее. Возможно, потому, что в юности она жила как в тюрьме, почти ни с кем не общаясь. Вот она и развила в себе привычку запоминать лица, а потом их зарисовывать, и как-то раз отец обнаружил портреты садовников. Его дочь? Рисует портреты темноглазых? Он пришел в ярость — один из тех нечастых случаев, когда его приводящий в ужас многих гнев обрушился на собственную дочь.

После этого случая она рисовала людей только тогда, когда ее никто не видел, а открыто рисовала насекомых, раков и садовые растения. Против этого отец не возражал — зоология и ботаника были традиционными женскими занятиями — и подталкивал ее выбрать Призванием естествознание.