Джо Аберкромби - Герои

— Красный Ручей. — Поток сиял — прямо гордый отец над первыми шагами ребёнка. — Ну что ты про всё это думаешь, малый?

Ручей уставился в землю.

— Не знаю.

— А! — Утроба невольно дёрнулся, отстраняясь от иглы, от этого нить лишь сильнее врезалась в щеку и стало ещё больнее. — Ах!

— Не раз бывает, — дудел Вирран, — что полезнее встретить свою свою боль с распростёртыми объятьями, чем пытаться её избежать. Неприятности умаляются, когда глядишь им в лицо.

— Тому, кто с иглой, легко говорить, — процедил сквозь зубы Утроба, когда кончик снова впился в щеку. Естественно, это не первые его швы, но странное дело, как быстро забывается на что похожа данная разновидность боли. Теперь-то уж он как следует её вспомнил. — Полезнее всего — поскорее закончить, угу?

— Я точно такого же мнения, но прискорбный факт в том, что убиватель я куда лучший, чем врачеватель. Это моя беда. Не, ну конечно я умею зашивать, и знаю как отличить воронью лапку от аломантера, и знаю, как наносить их на бинт, и смогу напеть пару чар…

— От них есть польза?

— От их пения. Коты разбегаются напрочь.

— Ахх! — всхрапнул Утроба, когда Вирран пальцами прижал друг к другу края его пореза и вновь проткнул их иглой. Пора бы ему, в самом деле, перестать визжать, ведь кругом полно народа с гораздо худшим, нежели поцарапанная щека.

— Прости, — буркнул Вирран. — Знаешь, порой, в минуты умопомрачения я размышляю…

— А у тебя таких минут завались.

— Ну, ты ж не торопишься открывать моё предназначение. Короче, по-моему суть такова: натворить уйму зла не занимает времени вовсе. Взмахнул мечом — и все дела. Творить добро требует время. И ого сколько всяких усилий и сложностей. У большинства не хватает терпения. Особенно в наши дни.

— Такие вот настали времена. — Утроба примолк, пожёвывая надорванный лоскуток кожи на нижней губе. — Я слишком часто говорю эти слова, да? Я что, превращаюсь в своего отца? В старого нудного дурня?

— Как все герои.

Утроба фыркнул.

— Те, кто доживают до песен о самих себе.

— Слушать песни о себе самом — невыносимо. Любой на говно изойдёт.

— Если и не был говном с самого начала.

— Во что редко верится. Наверно, слушая баллады о воинах, люди набираются большей отваги, чем в них заложено изначально — вот только, если хочешь стать великим воителем надо быть чокнутым, по крайней мере наполовину.

— О, я знавал несколько великих воителей, которые не были чокнутыми. Только бездушными, бесчеловечными, самовлюблёнными скотами.

Вирран перекусил нить.

— Другая распространённая крайность.

— Тогда кто ты, Вирран? Псих или бездушный хер?

— Пытаюсь замостить промежуток меж ними.

Вопреки распухшей и дёргающей щеке, Утроба засмеялся.

— Вот это я понимаю. Как раз подвиг, под стать герою, мать его.

Вирран отодвинулся на корточках.

— С тобой готово. И тоже ничего работа вышла, хоть я и сам себе пою хвалу. Может, брошу убивание, да займусь врачеванием.

Тонкий звон, до сих пор стоящий в ушах Утробы, прервался громким рыком.

— Только чтоб после битвы, ага?

Вирран сморгнул.

— Это же сам Хранитель Севера. То-то я чувствую себя в такой… сохранности. Точно окутан добрым плащом.

— Всю жизнь на всех так воздействовал. — Доу упёр руки-в-боки и посмотрел сверху вниз на Утробу, позади него ярко сияло солнце.

— Ужели ты зовёшь меня на бой, Чёрный Доу? — Вирран вставал не спеша, следом поднимая свой меч. — Я здесь, чтобы наполнять могилы, и Отца Мечей измучила жажда.

— Осмелюсь пообещать, скоро я раздобуду тебе чего-нибудь прикончить. Сейчас же мне нужно перекинуться словечком с Кёрнденом Утробой.

Вирран прижал ладонь к груди.

— И в мыслях нет встревать меж двух влюблённых. — И он отчалил вверх по холму, с мечом на плече.

— Чудик, — сказал Доу, наблюдая за уходом Виррана.

Утроба крякнул, разгибая ноги, и медленно поднялся, протрясая затекшие суставы.

— Он старается соответствовать. Тебе ль не знать, каково иметь репутацию.

— Быть знаменитым — та ещё клетка. Как твоя морда?

— Повезло, что я всегда был урод уродом. Буду смотреться не хуже прежнего. Узнали, что по нам ударило?

Доу покачал головой.

— Кто их, южан, разберёт? Какое-то новое оружие. Какое-то особое колдовство.

— Само зло. Раз оно может так запросто дотянуться сюда и забрать наши жизни.

— Зло ли? Разве не всех нас поджидает Великий Уравнитель? Всегда есть кто-то сильнее, быстрее, удачливее тебя, и чем больше сражаешься, тем скорее он тебя отыщет. Вот что значит жизнь — для таких, как мы. Времяпрепровождение, несясь навстречу своему часу.

Утробу как-то не очень привлекал такой взгляд.

— В строю, на коне или в кругу человек по крайней мере может драться. Хоть как-то рыпаться, чтобы повлиять на исход. — Он вздрогнул, трогая кончиками пальцев свежие швы. — А как сложить песню про того, чья башка разлетелась на пол слове ни о чём?

— Как у Полноги.

— Айе. — Неизвестно, видал ли Утроба хоть кого-то, кто выглядел мертвее бедного засранца.

— Я хочу, чтобы ты занял его место.

— Э-э? — произнёс Утроба. — В моих ушах до сих пор подвывает. Не пойму, расслышал или нет.

Доу наклонился ближе.

— Я хочу, чтоб ты стал моим вторым. Водил моих карлов. Прикрывал мою спину.

Утроба глядел во все глаза.

— Я?

— Айе, ты. Я чё, блядь, сказал?

— Но… какого лешего я ?

— У тебя опыт, у тебя и почёт… — Доу с минуту смотрел на него, туго сведя скулы. Затем взмахнул рукой, точно муху прихлопывал. — Ты мне напоминаешь Тридубу.

Утроба сморгнул. Кажется, сейчас он услышал одну из самых дорогих вещей, которые ему говорили в жизни, и эти слова исходили от того, кто вовсе не склонен к пустым похвалам. Вообще к любым похвалам, если по правде.

— Так… я не знаю, что сказать. Спасибо, вождь. Это многое значит. Дохерища, многое. Если б я стал хоть одной десятой того, кем был он, был бы тогда рад до невозможности…

— Да и хер с ним. Скажи, что берёшься — и всё. Мне нужен кто-то, на кого можно рассчитывать, а ты по жизни действуешь так, как поступали исстари. Ты мужик правильный, прямой, как стрела, здесь таких немного осталось. Скажи, что берёшься — и всё. — Внезапно, его взгляд стал каким-то странным. На губах какая-то неприглядная слабость. Если бы Утроба не знал заранее, он бы назвал это страхом, и неожиданно его осенило.

У Доу нет никого, к кому можно повернуться спиной. Нет друзей — лишь прислужники за страх, но зато целые горы врагов. Нет выбора — лишь довериться едва знакомому человеку, ибо тот напомнил ему старого товарища, давным давно вернувшегося в грязь. Цена великого грозного имени. Урожай прожитой черной жизни.

— Конечно, берусь. — Вот слово и сказано. Может быть, на миг он ощутил сочувствие к Доу, как ни безумно это звучит. Может быть, он понимал, как одиноко быть вождём. А может угольки собственных честолюбивых устремлений, которые, как он думал, давно истлели у могил братьев, вспыхнули в последний раз, когда Доу разбередил их. В любом случае слово сказано и его уже не поймать. Сказано, не думая, правильное ли это решение. Для него, для дюжины, хоть для кого-нибудь — и у Утробы сразу же появилось отвратительное предчувствие, что он совершил страшную ошибку. — Только пока идёт битва, — добавил он, откатываясь назад настолько быстро, насколько мог. — Я закрою брешь, пока ты не найдёшь кого-нибудь получше.