Далия Трускиновская - Окаянная сила

Алена села перед зеркалом. Рязанка поставила на колени Алене второе зеркало-складень и убедилась, что они глядят друг в друга, образуя уходящий в неведомое путь отражений. Дороженька, по которой напущенное зло уйдет к тому, кто напустил.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Чистая кровь и небесная! — внятно произнесла Рязанка. — Спаси, сохрани рабу Божью Степаниду от всякого сглаза, от худого часа, от женского, от мужского, от детского, от радостного, от ненавистного, от наговорного, от переговорного, от колдунов, от колдуний, от еретиков, от еретиц, от галилеев, от галилеиц, от ученых и рожденных…

Она прочитала два сильных оберега, дождалась Алениного отрешенного «аминь» и подошла к ней сзади. Какое-то время не решалась, но ступила на камень Алатырь сперва правой ногой, а потом и левой. Его округлые бока покрыты были шершавой коркой — устоит Рязанка, не соскользнет!

— Ложилась спать я, раба Божья Степанида, в темную вечернюю зорю, поздным-поздно, — как-то неуверенно произнесла Рязанка. Видать, прислушивалась к тому, что сквозь нее начал слать ввысь, из глуби земной в глубь небесную, камень Алатырь. — Вставала я в красную утреннюю зорю раным-рано; умывалась ключевою водою из загорного студенца; утиралась белым платом родительским…

Степанида потянулась к святой воде, коснулась ладонью с растопыренными пальцами поверхности, а, может, и не коснулась даже, вода почитай что не шелохнулась. Однако ведунья отерла лицо всей широкой ладонью и обмахнула его белым платом.

— Пошла я из дверей в двери, из ворот в ворота, и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на бел-горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрывалась. Тот бел-горюч камень Алатырь — никем не ведомый, на том камне стоит столб от земли до неба огненный, аки дуб булатный, и ветвие, и корень булатные, под тем камнем сокрыта сила могучая, и той силе нет конца. Выпускаю я ту силу могучую!..

Голос становился всё громче, всё торжественнее и настал миг, когда воистину сила была выпущена, а ведунья, вскинувшая ввысь руки, превратилась в тот булатный дуб, в то неземное древо, по которому струится и возносится сила камня Алатыря!

Алена не видела ее, но ощутила ледяной огонь, пронизавший Рязанку от пяток до макушки. Изумилась и перепугалась — каково-то Степанидушке тем огнем гореть? Но снова загремел голос — Рязанка, преодолев булатное оцепенение, заговорила:

— Червь в земле, камень в золе, лицо в зеркале!

Алена как бы впервые в жизни увидела собственное лицо. Неизвестно, было ли оно у нее теперь из плоти и крови — всё, каждый волосок, каждое пятнышко, и глаза, и губы — всё ушло в стекло зеркальное!

— Яйцо в гнезде, крест на стене, проклятье не на мне, Божьей рабе Степаниде, не на рабе Алене, не в ее руках, не в ее ногах, не в головах, не на груди, не спереди, не сзади, не она отпета на семь гробов, не в ней семь смертных бед! — грозно бросала заклятье в лицо незримому врагу Рязанка, впервые ощутив в себе не силу разумения, а силу подлинного деяния. — Нет в рабе Алене лиха! У семи покойников в сердце тихо, а в груди рабы Алены сердце, бейся, кровь по жилам лейся! Жить тебе, как дал Бог века, не погибнуть от злого человека. Закрываю тебя ризой святою, обмываю тебя святою водою.

Несколько капель, вскинутых рукой Степаниды из чаши, упали на оба зеркала.

А теперь уж следовало говорить им обеим разом: Алене — громко, Степаниде — вполголоса.

— Сталь ты крепкая, затупись! Веревка ссученная, перервись! — начала Рязанка, и не человеческий приглушенный голос послышался Алене, а предгрозовой рокот дубовых ветвей. — Камень, от руки отвались! Кто придет за душой рабы Божьей Алены, отступись!

— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — произнесла Алена. — Прошу по первому разу.

И понесся напряженный взгляд коридором отражений!

— Сталь ты крепкая, затупись… — рокотало за спиной. — Веревка ссученная, перервись…

— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — чуть громче воскликнула Алена. — Прошу по второму разу.

Взгляд летел из дверей — да в двери, из ворот — да в ворота!

В глубине зеркала объявилась черная точка, глаза сошлись на ней. Алена уже знала, что это такое.

— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — каждым словом словно гвоздь в ту точку всё глубже и глубже вколачивая, яростно потребовала Алена. — Прошу по третьему разу!.. Аминь!

Точка, разбухая на глазах, заполняла собой одни воротца за другими. И то же творилось в зеркале, которое держала перед собой Алена.

И в миг, когда чернота выпятилась из обоих зеркал, из-за Алениных плеч кинулись к ней две сияющие руки.

Нависнув над ученицей своей, пронизанная насквозь огнем камня Алатыря и обращенная в булатное древо, Степанида Рязанка схватила и стиснула черную выпятившуюся мерзость, не дав ей слиться воедино!

Искры полетели от ее сжатых кулаков.

И далекий гром раздался — то ли снаружи, то ли в глубине зеркал. Оба пошли трещинами.

— Аминь! — прохрипела Рязанка.

И с трудом разжала закостеневшие руки.

Ладони были черным-чернехоньки.

А зеркала не отражали более ничего.

Рязанка зачерпнула из мисы святой воды, чтобы плеснуть в лицо Алене, — и вода, коснувшись ее руки, зашипела.

Она с изумлением уставилась на парок, взвившийся от ладоней.

— Замок, Степанидушка! — шепнула Алена.

— Михаил Архангел шел с небес, нес жертвенный крест, — не своим каким-то голосом произнесла Рязанка, наконец-то зачерпнула воды и не брызнула Алене в лицо, а непослушной дрожащей рукой вылила водицу ей на голову. — Поставил этот крест на каменном мосту и оградил железными штыками, запер тридевятью замками, и все под один ключ. И отдал ключ Пресвятой Божьей Матери во правую руку. Никто эти замки не откроет, никто рабу Божью Алену не испортит, ни в жилье, ни на пиру, ни в пути, от сего времени, от сего часа, от сей минуты и по всю ее жизнь, и по весь ее век! Аминь…

— Аминь! — повторила Алена. Невозможная радость накатила на нее.

Рязанка всё стояла на камне Алатыре, словно не решаясь сойти с него.

— Степанидушка!.. — Не услышав ответа, Алена вскочила, положила зеркало на стулец и протянула было руки к Рязанке.

Та выставила вперед черную ладонь, как бы запрещая прикасаться — и, обессиленная, повалилась с камня наземь.

Алена сумела лишь смягчить падение.

Побрызгав святой водой в лицо, пошептав, Алена вытащила Рязанку из забытья. Та открыла единое око.

— Жжет…

— Руки?.. — догадалась Алена.